Три ялтинских зимы(Повесть)

Как не велико было напряжение, Трофимов, глядя на девочку, мимолетно улыбнулся.

Он давно уже научился принимать все происходящее как некую данность. Удивляться и роптать — бессмысленно и бесполезно. Да он и не роптал никогда, но удивляться приходилось. Да вот хотя бы этому — взрослости секретов, в которые оказались посвященными дети. А его собственная роль! Думал ли, что на старости лет придется принимать роды, да еще так вот, тайком! Хорошо, что хоть Лизы нет. Помочь все равно не сможет, а переживаний и волнений добавилось бы…

Однако надо спешить. Он наклонился и поцеловал белобрысую головку.

— Пошли, дружок. «Сентиментальным стал.

Действительно, видимо, старею…» А через час ребята увидели его снова. Михаил Васильевич выскользнул из развалин со всеми предосторожностями, но при этом улыбался, и это было так неожиданно…

— Мальчик родился, — сказал он. — Мальчик! Как хочешь назвать его? — спросил у Веры. Она потупилась, помолчала и наконец ответила:

— Гариком.

— Прекрасно! — Трофимов глянул на стоящего рядом мальчика и теперь вспомнил, как его зовут. — Прекрасно! Это как же полностью? Игорь, наверное? Отличное имя. Пусть будет Игорь. А теперь бегом отсюда, ребятки, и никому ни слова…

Они удалялись, однако, не спеша. Две гибкие, тоненькие фигурки. И даже в неторопливом шаге девочки было что-то танцующее.

ГЛАВА 27

Зеленая суша, голубое море, невысокие, симпатичные горы… И везде значки-символы: то аккуратные домики, а рядом с ними колосья пшеницы, груши, яблоки, виноград, то корабли, рыбы…

На обложке — пестренький легковой автомобиль и стоящая возле него пара. «Он» задумчиво смотрит вдаль, «она» фотографирует открывающиеся красоты.

Такие туристские карты-схемы Крыма сотнями тысяч раскупаются в курортный сезон.

Однако экземпляр, который лежит передо мной, — особый. Я рассматриваю его не знаю уже который раз, и наш полуостров в зависимости от ракурса кажется похожим то на клешню краба, то на зазубренный топор со странно коротким топорищем.

Не в этом, впрочем, суть. Схема расчерчена расходящимся пучком линий, у основания которого — Ялта. Попробуем разобраться в них.

Ялта — Гаспра — Алупка — Симеиз. Самая короткая линия. Рейс нынешнего пригородного автобуса.

Ялта — Новые Шули. Эта уже подлинней. Чуть-чуть не дотягивается до Севастополя.

Ялта — Евпатория — Татарский Мойнак — Ак-Мечеть. Неблизкий путь с Южного берега на Тархан-кутский полуостров…

Ялта — Симферополь — Фрайдорф. Линия утыкается в сердце, можно сказать, степного Крыма.

Ялта — Курман — Джанкой…

Ялта — Карасубазар…

Ялта — Отузы — Судак… Странный кружной путь! Но именно так доставлялась «Крымская правда» в Судак человеком, о котором я знаю только одно: связной Александра Цузенко.

На полях схемы указаны десятка три адресов, примерно, столько же фамилий и дан кой-какой комментарий. Такой, скажем: «Алушта — связной Хачатурян вручал Ткачеву К. (рыбак дядя Костя)».

Скуповато, не правда ли? К сожалению, в некоторых случаях нет и фамилий, просто говорится, что газета вручалась шоферу, связному, родственнику… Кто эти люди? Как жаль, что в свое время по разным причинам к этому не был проявлен интерес, и сам вопрос сегодня звучит во многих случаях почти безнадежно.

Надо сказать, что в Крыму существовали и другие организации, выпускавшие свои печатные издания. Но происходило это во второй половине сорок третьего года и они были связаны с Большой землей, им помогали, о них знали. (Ялтинцы, как, кстати говоря, и севастопольцы) оказались в особом положении…

Однако карта-схема все же существует и есть бесценные записи бесед с некоторыми участниками событий, сделанные хоть и не по свежим следам, но все-таки еще в пятидесятые годы, есть отрывочные воспоминания, письма. Все это — трудами главным образом двух женщин.

Мне кажется, я могу даже проследить, как одна из них — Мария Сергеевна Борцова — «вышла» на эту тему, заболела ею. Приехала в Ялту через десять лет после окончания войны, поступила работать в краеведческий музей — тихую, спокойную обитель, где все сложилось, устоялось, всему найдено свое место: это — в экспозицию, а то — в запасники, в фонды. В экспозицию для всеобщего обозрения — главное и бесспорное. Музейная экспозиция — это ведь признание, высокая степень признания. И благодарность, и память. Второстепенное, а тем более сомнительное, — что в фонды, в архив, а что на рабочий стол…

Все было до прозрачности ясно. В правом приделе бывшего костела, отведенном для Великой Отечественной войны, все казалось незыблемым и стояла холодновато-торжественная музейная тишина. Логическая постройка экспозиции выглядела вполне завершенной и такой же прочной, как каменная кладка стен этой церкви. Ни малейшего зазора, ни щелочки. Цитаты, портреты, пояснения, документы, оружие, личные вещи… — продуманно использован каждый квадратный сантиметр площади.