Три ялтинских зимы(Повесть)

— Ну и прекрасно, — сказал Анищенков, как бы ставя точки над «i». — Главное, чтобы вы не возражали.

Говорить об этом дальше не имело смысла, надо было с домашними подумать и посоветоваться. Трофимов вернулся к тому, о чем уже спрашивал:

— Как Этель Матвеевна? Анищенков помрачнел.

— Плохо. Считает себя причиной всех несчастий семьи. Клянет себя, что не смогла уехать. Алеша, тот держится молодцом, хотя тоже под топором ходит… Вы уж не оставьте его, если с нами что случится. Трофимов промолчал. Что на это скажешь? Есть вещи, которые сами собой разумеются. Перевел разговор на другое, давно и постоянно волнующее.

— Вот вы говорите, что дали себе задание сами… Но должен же в городе быть еще кто-то…

— Я думал об этом.

— И что?

— Организованной, активной силы в самой Ялте, по-моему, сейчас нет. Если что и было — СД вырубило. Вы не представляете, что это за адская организация. Для них лучше уничтожить десять ни в чем не замешанных людей, чем оставить в живых одного врага. Ценность нашей с вами жизни для них равна нулю. Жандармов и СД боятся сами немцы, тот же наш комендант. Они даже щеголяют жестокостью. В открытую. Вы знаете этот случай с мальчишкой, который украл у жандарма полбуханки? Жандарм застукал его, когда мальчик доедал хлеб, и тут же собственноручно повесил… Вдумайтесь. Не надрал уши, не побил, наконец. Повесил… Организованной силы как будто и нет, но вся эта огромная оккупационная машина постоянно сталкивается с противодействием. Они все время вынуждены заставлять и угрожать, а это требует сил. Ничто не делается по первому их требованию, порядка, в их понимании, нет. Как говорят шоферы, мотор у них работает с перегревом. И это, поверьте, точно сказано. В технологии тоже оказываются просчеты…

— О чем вы?

— А это я, кстати, от одного немца услышал. Мне приходится с ними общаться и в неофициальной обстановке. Они ведь на нас даже обижаются. Представляете? После военной победы наступает оккупация, и оккупированное население должно беспрекословно выполнять все приказы… А здесь происходит черт те что. Как же не обижаться? А технология такая: вслед за передовыми частями появляются фельдкомендатура и фельджандармерия, они передают эстафету ортскомендатуре и зондеркоманде; зондеркоманда, уничтожив коммунистов, евреев и активистов, передает дела СД и полиции, а сама следует во фронтовом обозе дальше; ортскомендатура создает управы и готовит почву для разных виртшафткоманд, которые должны нас тихо и мирно грабить. В итоге каждый занимается своим делом: одни воюют, другие расстреливают, третьи грабят. Но не выходит. Повсюду нужно держать гарнизоны, все надо охранять, фронтовые резервы приходится бросать на борьбу с партизанами… Конвейер дает перебои.

— Да, иногда несколько песчинок…

— А тут, как вы понимаете, не песчинки. Анищенков взглянул на часы.

— Должен идти. Поднявшись, он сказал:

— И все-таки хочу попросить вас — не говорите лишнего. — Вы называете это лишним? Вы говорите — «лишнее», Лиза говорит — «бравада»… Можно подумать, что я какой-то болтун и позер. Хочу, чтобы вы поняли: все, что я говорю, не случайно сорвавшиеся слова и не старческая болтовня. Это не поза, а позиция. Конечно, я старый человек. Когда тебе под семьдесят, особенно не повоюешь. Я бессилен, я ничего не могу… Когда-нибудь вы сами поймете это…

— Доживу ли? — усмехнулся Анищенков.

— Единственное, что мне доступно, — говорить людям правду. Пусть это кого-нибудь ободрит, кого-то заставит задуматься…

— А остальное вам все равно? «Остальное» — это, очевидно, была угроза ареста и гибели для самого Михаила Васильевича и для семьи. Трофимов будто споткнулся. Помолчал. И, наконец, ответил:

— Нет, не все равно.

Попрощались они без слов.

ГЛАВА 7

Будь это чисто беллетристическое произведение, читателю, пожалуй, впору было бы и взбунтоваться: как можно без конца вводить в повествование все новых и новых персонажей! Нерасчетливо и избыточно. А изящная словесность, как некогда именовали литературу, чтобы быть изящной, требует выверенности, точного расчета.

К тому же в этой истории некоторые персонажи, появившись один раз, тут же исчезают. Тот же, скажем, Шпумберг. По-видимому, больше мы его и не вспомним. А ведь есть соблазн сохранить его до конца, показать другие его поступки, передать всю эволюцию духовного мира этого немца. К сожалению, достоверных фактов, на которые можно опереться, у меня нет. По рассказам Веры Чистовой знаю, что она встречалась с ним несколько раз. Иногда, жалея худенькую, бледную девочку, он сам совал ей что-либо съестное, иногда велел отцу сходить на кухню и принести для дочери что-нибудь, сославшись на него. А потом Шпумберг исчез. Должно быть, отправили на фронт.

А вот другой пример — с Антониной Кузьминичной Мохначевой, главным врачом районной управы, жившей в одном доме с Трофимовыми и Чистовыми. Из писем Чистова мы знаем, что в дальнейшем она не раз приходила ему на помощь, помогая доставать лекарства. Одной ее вполне бы достаточно, а я как раз сейчас собираюсь говорить еще об одном главном враче — городской управы — некой Вере Ильиничне.