В левом ухе послышался шепот симбионта: —
Прежде, чем он смог ответить, китаянка Луиза спросила:
Туман стал невыносимо красным, когда д'Каамп мрачно заявил:
—
Голод, раскалывающаяся голова, боль во всем теле и неработающая память. Ко всему этому теперь прибавились смена озноба и жара и периодические мышечные конвульсии. Уходили последние силы. Более слабый человек приветствовал бы приливы беспамятства; Ганнибал Форчун старался бороться с ними. Не было уже никаких признаков того, что придет помощь, и Форчун убедил себя не надеяться на них. Только одно поддерживало его существование — мысль о том, что он еще жив. Опыт множества переделок, которые он уже попадал, велел ему сбрасывать со счетов собственную способность находить выход в последнюю очередь.
Итак, во-первых, он, без сомнения, пленник Империи. Во-вторых, очевидная личная ненависть к нему Грегора Малика. В-третьих, его память была нарушена. Вначале он нес бессмысленный бред в ответ на все прямые вопросы на допросах осмысленно, а потом просто не получалось иначе. В-четвертых, единственный свидетель его пленения Уэбли скорее всего был мертв. В-пятых, если он не найдет возможности расстроить планы Малика, линия времени Земли очень скоро придет к смертельному коллапсу. В-шестых, все другие неприятности, включая захват Империей его машины времени, были ничем по сравнению с полной аннигиляцией существенной части реальности базового времени. В-седьмых, его работа в этом направлении до сих пор не принесла никаких результатов.
Пора было перехватить инициативу от Грегора Малика. Никто другой явно не собирался сделать это за Форчуна.
Борьба с болью требовала слишком больших усилий, поэтому он решил принять ее, расслабиться в ней, дать ей другое определение. Это было, как будто сама боль, прежде бывшая непереносимой, вдруг разверзлась и выбросила его на другую сторону, беззвучно захлопнувшись за ним, будто вывернувшись наизнанку. Может быть, это была и агония, но он впервые за долгое время почувствовал себя почти хорошо.
Он вдруг научился этому. Это была уступка реальности, уступка тому, что есть и одновременно отторжение того, чего хотелось бы, как бесполезного, как лжи, обольстительной фантазии, которая больше не соответствовала реальному миру. Возможно, никогда не соответствовала.
Этот трюк, обнаружил Форчун, позволял существовать в гармонии с морем боли, а не в борьбе с ним. Улыбаясь, он заставил свои измученные мускулы расслабиться. Как только он признал, что убежать от боли невозможно, это было просто сделать. Это было похоже на балансирование по очень узкому канату в полной темноте — у тебя остаются шансы не упасть, пока ты движешься.
— Форчун, — вдруг прошептал сзади знакомый голос.
Ганнибал Форчун повернулся и замер.
Лицом к лицу с ним стоял абсолютный двойник Ганнибала Форчуна, со всеми синяками, царапинами и опухолями.
«Прекрасно, — подумал он. — У меня галлюцинации».
— У нас меньше сорока секунд, — быстро сказал второй Ганнибал Форчун. — Слушай меня внима тельно, потому что я не могу повторять дважды. Я нашел возможность избежать правила двойного присутствия. Корабль в конце этого коридора, ко ординаты установлены; только нажми на пуск, когда войдешь. Ты пройдешь момент присутствия через замороженное время. Ты идешь? Форчун оцепенело кивнул.
— Может, и сработает, — пробормотал он.
— Торопись! Только на люк надо пять секунд!
— Как это сработает?
— Откуда я знаю?