Три билета до Эдвенчер

Теперь, когда у меня оказалось по одному ленивцу обо их видов, я получил идеальную возможность сравнивать я повадки и привычки. Вскоре выяснилось, что поведение этих животных столь же различно, как и внешность. Так, например, двупалый обыкновенно изволил почивать в традиционной для ленивцев манере — уцепившись за сук, положив голову на грудь между передними лапами; трехпалый же предпочитал отыскать развилку и устраивался, цепляясь лапами за одну ветку и упираясь спиной в другую. Если двупалый ленивец, как я уже упоминал, чувствовал себя на земле и вовсе беспомощно, то трехпалый все же мог держаться на ногах и, подогнув свои массивные когти, передвигался на согнутых ногах, словно древни старик, страдающий острым ревматизмом. Сказать по правде, он двигался вперед медленно и неуверенно, но все же хоть как-то мог перебираться с места на место. Зато ситуация с лазаньем по деревьям была абсолютно об ратная — двупалый передвигался быстро и ловко, а трехпалый — медленно и осторожно, тщательно проверяя прочность каждой следующей ветки, прежде чем доверить ей тяжесть собственного тела. Но главная разница заключалась, конечно же, в характере животных — двупалому было не занимать дикости и коварства, в чем мы убедились в ту кошмарную ночь; зато к его сородичу мы могли подходить без опаски с того самого момента, как он у нас появился.

Убедившись, что мой новый питомец почти ручной, я не преминул воспользоваться этим обстоятельством и на следующий же день выпустил его из клетки, чтобы заняться детальным изучением одного давно интересовавшего меня явления. Представьте-ка, входит Боб и застает такую картину: я сижу с ленивцем на коленях и что-то самозабвенно ищу у него в шерсти! На естественный вопрос Боба, чем это мы занимаемся, я дал искренний и правдивый ответ: ищу растительность в его шерсти! Как я ни старался разжевать ему суть исследования, сколько ни объяснял, что это не розыгрыш, не шутка, — Боб не хотел мне верить, и лишь когда много времени спустя мы приобрели еще одного ленивца, мне удалось сломить скептицизм Боба и убедить его, что привлекшее мое внимание явление — отнюдь не мое заблуждение.

Ну, я вижу, у вас глаза на лоб полезли от удивления.

А дело вот в чем — каждый волосок в шерсти ленивца имеет шероховатую или желобчатую поверхность. И вот на этих-то шероховатостях и желобках пышно произрастает растительность — какой-то вид плесени или водоросли — что и придает шерсти явно выраженный зеленый оттенок. Эту же самую плесень можно увидеть в Англии на гнилых заборах; ну, а в условиях теплой, влажной атмосферы тропиков она пышно разрастается в шерсти ленивца, придавая ему превосходную маскирующую окраску. Это уникальный случай содружества растения и млекопитающего.

Но при всем при этом, какого бы пай-мальчика ни строил из себя трехпалый ленивец, содержать в неволе двупалого бандюгу оказалось куда как проще! Трудно представить себе более неприхотливое существо — положишь ему обыкновенной папайи, заурядных бананов, плодов манго, добавишь для букета несколько сортов листьев, включая вездесущий гибискус, — и горя не знаешь! А трехпалый капризуля соглашался есть исключительно один-единственный сорт листьев и с упрямством, достойным лучшего применения, отвергал всякую другую пищу, так что в попытках прокормить его я совершенно сбился с ног. Будучи весьма примитивными животными, ленивцы способны длительное время обходиться без пищи. Рекорд принадлежит, по всей видимости, трехпалому ленивцу — не припомню из какого зоопарка, — который постился целый месяц без какого-либо вреда для себя. Кроме того, ленивцы славятся способностью выздоравливать после травм, фатальных для любых других животных, даже принимать роковые дозы яда — им хоть бы хны! Эта живучесть, а также медлительность и неспешность движений, как ни странно, сближает их с пресмыкающимися.

Но вернемся к нашему старому знакомому Овьедо. В своих рассуждениях о ленивцах он так отзывается об их голосах:

«Их голос весьма отличен от голосов иных зверей, ибо они поют только ночью, да и то лишь время от времени, и распевают всегда шесть нот, одну ниже другой по нисходящей, так что первая нота самая высокая, а остальные чиже. Подобно тому, как если бы человек распевал: ля-соль-фа-ми-ре-до, так и этот зверь говорит: ха-ха-ха-ха-ха-ха.

Такое впечатление, что первый изобретатель музыки пришел к своему открытию, послушав пение этого зверя. От него, и ни от чего иного, ведут свое начало принципы музыкальной науки».