Трезориум

Это произошло глубокой осенью, когда снова настали холода. Дни были темные, пасмурные, настроение в Гетто такое же. Со дня на день ждали, что немцы возьмут Москву. А Тане ранние сумерки и моросящий дождик были кстати – при хреновой видимости воровать проще.

Пристроилась она за Сомнамбулой, выжидала правильный момент. Сборщик вперевалочку шел от точки к точке. Подолгу застывал у газетных тумб. Здоровенный такой битюг, крест-накрест две холщовые сумы для мзды.

Наконец правильный момент настал. Сомнамбула получил свое со спекулянта Шубы, специалиста по контрабанде категории «люкс».

Когда увалень уставился на доску с объявлениями, Таня сунула руку в правую сумку, куда минуту назад опустилась коробочка французских духов, – и вдруг запястье перехватили железные пальцы. Было так больно, что Таня охнула.

– Попалась! Я тебя еще на прошлой неделе приметил, когда конверт с двумя тыщами пропал! Гляжу, опять крутится. Всё, сучка, кранты тебе.

Свободной левой рукой, в кармане, Таня раскрыла бритву. Всегда ее при себе носила. Пару раз во время ночных променадов отбилась-отмахалась от уличной шпаны. Выхватила и сейчас, полоснула лезвием по лапище. Сомнамбула заорал, но клешню свою не разжал. Как двинет дубинкой по голове. На время Таня отключилась. Пришла в себя от боли. Ее волокли по мостовой, за шиворот. Силища у Сомнамбулы была бычья.

Затащил ее в какой-то сарай, приподнял, швырнул об стену. В глазах от удара снова потемнело.

– Я тебя мордовать не стану, – сказал сборщик, заматывая платком руку. – Тут избить мало будет. Я пойду пану Гарберу скажу. Он лучше меня придумает, как тебя кончить. Чтоб другим наука. У «Двенадцатки» воровать, а?

Вышел, загремел снаружи засовом.

Оставшись одна, Таня, конечно, кинулась искать окошко, щель – что угодно.

Ничего. Свет проникал сверху, из-под крыши. Туда не залезешь.

Огляделась. У «Двенадцатки» тут, похоже, был склад для всяких габаритных вещей. Посверкивала лаком мебель, бликовала искорками рама большущей картины, чуть покачивалась на сквозняке, звякала радужными подвесками хрустальная люстра на подставке. В углу – целая шеренга музыкальных инструментов: рояли, виолончели с контрабасами и, генералом над этим нарядным войском, золотистая арфа.

Таню охватило давно забытое чувство – панический страх.

Будут мучить. Потом убьют. И кинут крысам…

Но выручила злость. Она была горячее, острее, сильнее страха.

Я лисица, сказала себе Таня. Меня так просто не возьмешь. Я что-нибудь придумаю. А не придумаю – перед смертью передушу у них в курятнике всех кур.

И стала прикидывать: люстру – вдребезги, картину разодрать, мебель красного дерева перецарапать, вот и гвоздь валяется подходящий. Будете помнить Таню Ленскую, гады.

Но остановилась над «Блютнером», откинула черную крышку, погладила клавиши. Точь-в-точь как дома, в Лигнице. В Катовице пианино не повезли, так оно и осталось в прежней, детской жизни.

Как они с мамой в четыре руки разучивали прокофьевскую музыкальную сказку «Петя и волк»… Мама где-то раздобыла партитуру. Говорила: «Послушай, какая прелесть! Жива русская музыка, жива!» Переложила для фортепиано – получилось отлично. Какая это была легкая, светлая мелодия! Зазвучит – и жизнь кажется веселой игрой, шуткой, серый волк нестрашен, и всё хорошо закончится.

Таня не удержалась – наклонилась, тронула клавиши. С непривычки пальцы были немножко деревянные, но скоро ожили, сами всё вспомнили. Прикрыв глаза, Таня закачалась на волнах радостного, смешливого счастья. «На свете нет ничего, чего стоило бы бояться. Всё образуется, всё устроится!» – уверяла Таню музыка. Таня мысленно отвечала: «Само, конечно, не устроится, но я что-нибудь придумаю. А бояться я не буду. Еще минуту поиграю – и обязательно придумаю».

Уже и нáчало что-то вырисовываться, само собой. Если на пианино поставить вон то ампирное кресло, а сверху что-нибудь еще, стул или ящик, не получится ли дотянуться до светового оконца?

Она думала, что Сомнамбула приведет своего поганого Гарбера еще не скоро – до улицы Лешно, где штаб «Двенадцатки», ходу минимум четверть часа и обратно столько же.

Акустика в сарае была отменная, не хуже, чем в концертном зале. Музыка заполнила собою всё пространство, и Таня не услышала, а почувствовала – спиной, шеей, что она не одна.

Обернулась.

Перед распахнутой дверью стояли двое: Сомнамбула и человек-груша, заслонивший собою весь проем.

Груша оказалась с руками – противоестественно длинными. Они неторопливо выпростались из карманов, несколько раз хлопнули в ладоши. Звук был гулкий, сочный. Таня церемонно поклонилась, прикидывая: если дунуть со всех ног, да сделать зигзаг, не получится ли проскочить к двери?

– Постой-ка у входа, – сказал человек хрипловатым голосом.

Сам подошел ближе.

Рожа у него была жуткая – прямо Квазимодо. Нос кривой, уши какие-то сплющенные, надбровные дуги, как у питекантропа. Таня изо всех сил попробовала его не испугаться.

«Пан Гарбер», правда, ничего страшного пока не делал, только с любопытством ее разглядывал.