Третий выстрел

— Да где там! На пианино пыталась, к нам в Одессе учитель приходил, студент. Но это было так давно, что я уже и не помню ничего. А потом не до музыки было. Я, в основном, стреляла. Можно сказать, что на барабанах играла. Револьверных.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГЕОРГИЙ И ЕГО КОМАНДА. МОСКВА, 1918

— Я была у Маруси в Кремле, видела Ульянова. — бросила Дора, снимая свою на редкость уродливую шляпку, которую почему-то очень любил а. — Если бы у меня был револьвер, я бы его застрелила!

— Разве к ней пускают? — изумилась Дина.

— Не о том думаешь, товарищ, не о том! Не к ней пускают, а их выпускают. Погулять.

Спиридонова, как и другие социалисты-революционеры, пока шел суд по поводу «левоэсеровского мятежа» содержалась на гауптвахте в Кремле. По словам Дор ы, забавно было смотреть, как по внутреннему дворику вместе с руководителями большевистского правительства прогуливаются в ожидании приговора пытавшиеся их свергнуть соратники по револю ционной борьбе. Ленин вышел подышать воздухом — комнаты Совнаркома были напрочь прокурены народными комиссарами — и остановился поболтать с одним из заключенных, меньшевиком. Просто идиллическая картина! Пастораль!

— Почему я не взяла с собой оружие, там бы его и прикончила! — продолжала сокрушаться Дора. — И все проблемы были бы решены.

— Положим, не все, — возразила осторожная Дина. — Не будет Ленина — будет Троцкий, не будет Троцкого — будет Зиновьев, все равно какая-нибудь гнида, да возглавит эту контрреволюцию. Всех не перестреляешь.

— Аня, опять? Нет! — решительно возражала Фейга. — Если устранить хотя бы часть этой прогнившей верхушки, то те, кто придут им на смену, будут вести себя гораздо, гораздо осторожней! А это — результат. И потом, Аннушка, дорогая, разве ты не помнишь истинную цель индивидуального террора?

— Умоляю! Только не надо про народное восстание, толчком к которому станет убийство какого-нибудь губернатора. Как ты помнишь, ничего подобного не произошло…

— А месть? Почему ты отметаешь такой важнейший фактор как месть? Месть за наших расстрелянных товарищей. За уничтожение демократии…

— Ты про разгон Учредительного собрания, что ли?

— Да! Именно! Это вы, левые эсеры тогда предали нас! Раскололи партию, провалили выборы единым блоком, отдали на откуп большевикам…

— Я давным-давно не участвую ни в каком движении, — устало отбивалась Дина. — А с треском провалили выборы в Собрание как раз твои правые. Вы получили большинство голосов, почему же не взяли власть? Так что не надо. Все хороши.

«Поразительные женщины! — в который раз удивлялась Фаня, чистя в раковине огромную рыбину и стараясь не сильно мусорить чешуей. — И как им не надоедает? Столько лет провести на каторге и все равно бесконечно спорить о правильности теорий! Как они еще с ума не посходили!» Кто из них был прав, Фаня не знала, но после исчезновения Якова и ухода Мити Попова, который, отстреливаясь, скрылся вместе с Юрой Саблиным[25] из Трехсвятительского переулка, симпатии ее были на стороне Доры-Фейги. Уж больно некрасиво себя повели большевики, подавив выступление левых эсеров. Несколько человек расстреляли, Якову и Мите вынесли смертный приговор, слава богу, поймать не смогли.

Митя тогда в июле, появился в пятой квартире ближе к вечеру и быстро объяснил подругам-каторжанкам, что же в Москве произошло на самом деле и почему восстание провал илось. Те его поняли, покивали, прониклись. Девушку каторжанки уложили в постель, отпоили кипятком, и Фаня почти сутки проспала. Просто спала и все. Митя тогда был рядом, и, как теперь понимала Фаня, лихорадочно решал, что делать дальше. Ситуация у него была аховая. Его разыскивали чекисты, искали активно, злобно, как-никак «вооруженный враг», обстрелявший Кремль. Понятно было, что как только найдут, так тут же и приведут приговор в исполнение. А этому матросу все нипочем!

— Наркомы тогда в Кремле, поди, в штаны наложили, — смеялся он. Хотя было не до смеха.

— И что ты дальше собираешься делать? — спрашивала его Фаня.

— Буду на юг пробираться, в Украину. С немцами воевать. Там ребята боевые, не здешние боягузы[26].

— А если схватят?

— Пусть сначала поймают! — смеялся Митя, от чего в углу глаз разбегались по сторонам тонкие морщинки. Красивый он. И смелый. Все они отчаянные, что Яков, что Митя, ничего не боятся. А она — трусиха и, наоборот, всего боится. Очень хотелось быть такой же отважной. Поэтому когда в ночь перед побегом Митя пришел к ней, она, конечно же, пустила его на свой тюфячок на полу, хоть в той же комнате спали — или делали вид, что спали — Дора и Дина. Из-за этого соседства она сдерживалась, чтобы не стонать, и Митя старался не очень пыхтеть, так что удовольствие получилось смазанным. Но все равно было приятно и как-то бесшабашно на душе. «Вот я какая, — думала девушка. — Никаких предрассудков! Так и надо, так и надо, Фанни Хаимовна!»