Третий уровень

Этажом выше тяжелая филенчатая дверь непосредственно над плотниками была закрыта на огромный новенький висячий замок, и поперек нее шла красная надпись: «Осторожно! Не входить! Шахта!» На соседней двери значился номер 27. Она оказалась заперта; я приложил ухо к дверной щели, потом осторожно попробовал ручку – не поддается. Кругом не было ни души. Я быстро стал на одно колено и заглянул в замочную скважину. Прямо перед собой я увидел высокое грязное окно, через которое в комнату пробивался серенький свет зимнего дня; под окном стояли секретер с опущенной крышкой и стул. Слева я не мог разглядеть ничего: возле самой двери торчало что-то, загораживающее обзор. Справа виднелся край дверного проема, ведущего, вероятно, в само помещение, которое снаружи закрыли на висячий замок. Дверной проем был заколочен крест-накрест досками – похоже, что плотники, прорезающие шахту, поднимались вверх этаж за этажом, с тем чтобы по мере удаления перекрытий сбрасывать их вниз.

Я выяснил все, что собирался, да, пожалуй, и вообще все, что следовало выяснить о конторе Джейка Пикеринга. С полминуты еще я постоял в коридоре просто так, пока не заслышал чьи-то шаги на лестнице. Мне не хотелось уходить, и я знал почему: моя миссия была закончена, а я хотел, чтобы она продолжалась.

Я зашел перекусить в гостиницу «Астор», о которой упомянул Кармоди, – по диагонали от почтамта на другой стороне Бродвея. Войдя в вестибюль, я чуть было сразу же не повернул обратно: мраморный пол был залит – буквально залит – «табачным соком», как его называли. Пока я стоял у входа и озирался, за каких-то четыре-пять секунд не менее десятка мужчин с заложенным за щеку табаком сплюнули свою жвачку; некоторые вообще не удосуживались взглянуть, куда плюют. Стараясь думать о чем-нибудь другом, я прошел через вестибюль в огромную, невероятно шумную закусочную с крупной надписью в дубовой рамке на стене: «Просьба не выражаться». Заказал я две дюжины устриц, выловленных поутру в нью-йоркской бухте – они оказались отменными, и теперь я не жалел, что заглянул сюда.

На Грэмерси-парк я вернулся надземкой. Тетя Ада услышала, как открылась входная дверь, и вышла из кухни с руками, по локоть выпачканными мукой. Я спросил, вернулась ли Джулия, она ответила, что нет, но, вероятно, вот-вот вернется, и я, поблагодарив ее, поднялся к себе в комнату.

День я провел насыщенный, а уж пешком находился, как давно не случалось, и я с удовольствием растянулся на кровати во весь рост. По временам ко мне долетали крики играющих в парке детей и уже хорошо знакомые цокот лошадиных копыт и позвякивание упряжи. Мне не хотелось уходить из этого Нью-Йорка: сколько еще интересного я мог бы увидеть в этом странном и все-таки не чужом городе…

Конечно же, я заснул и проснулся только тогда, когда пришла Джулия, – до меня донеслись голоса ее и тети Ады из передней. Я быстро встал и вытащил часы: было чуть больше половины пятого. Надев ботинки и пиджак, я вприпрыжку спустился вниз – они стояли в передней, и Джулия, еще в пальто, демонстрировала тетушке свои покупки.

Мы все вместе прошли в гостиную. Джулия на ходу развязывала ленты капора, а я поведал им историю, которую только что сочинил, – и поразился чувству вины, возникшему оттого, что вынужден лгать двум этим доверчивым женщинам в глаза. Я сообщил, что зашел на почтамт с целью отказаться от личного номерного ящика, который снял, когда не имел постоянного адреса, и обнаружил в ящике срочное письмо. Оказывается, заболел мой брат, и, пока он не выздоровеет, меня просят приехать помочь отцу на ферме, так что придется сегодня же – прямо сейчас – отправиться в путь. Я вдруг испугался, что мне начнут задавать какие-нибудь сельскохозяйственные вопросы, но, конечно, ничего такого не случилось. Добрые женщины от души посочувствовали мне. И даже добавили, что сожалеют о моем отъезде – думается, это тоже было сказано искренне. Тетя Ада предложила мне подождать до ужина, но я ответил – нет, нужно ехать сразу, предстоит дальняя дорога поездом. Тогда она попыталась вернуть мне часть уплаченных вперед за неделю, но неиспользованных денег – я отказался. И тут Джулия, внезапно вспомнив, воскликнула:

– А мой портрет?..

Я совсем уже забыл о нем и, глядя на нее, искал повод, чтобы отказаться. Но неожиданно для себя понял, что не хочу никакого повода. Наоборот, я хочу сделать портрет – это будет отличный прощальный подарок. Я кивнул и сказал, что, если она сможет позировать прямо сейчас – мне не хотелось встречаться с Джейком, – то я нарисую ее, а потом уеду. Джулия поспешила наверх, привести себя в порядок – я попросил ее остаться в этом же платье, – а я последовал за ней, чтобы взять блокнот для эскизов из кармана пальто.