– …следовательно, их присутствие здесь угрожает самому существованию нашей колонии, будущее всей теллурийской цивилизации! – с хриплым пафосом возопил Самодержец. Мощный заключительный аккорд политического доклада вызвал в рядах консулов оживленное недоумение.
– Что ты предлагаешь, Саня? – Вика смотрела в упор, безмерно отчужденными зрачками. Казаков поежился и искоса глянул на Валерьяна. Тот сидел молча, сгорбившись, уронив голову на тяжко сцепленные побелевшие запястья.
– Архипелаг. Минимум продовольствия. Необходимый минимум, разумеется. Орудия труда и тэ дэ. Короче – трудотерапия. Захотят кушать – быстренько…
– Это убийство, – нарушая субординацию, прервал Валерьян. После возвращения он не успел даже помыться и теперь стоял перед Советом всклокоченный, в изодранной штормовке, заскорузлой от грязи, пота, машинного масла и еще какой-то ржаво-бурой жидкости. Тяжелые, багровые от недельной бессонницы глаза медленно карабкались по лицам консулов. Казаков задумчиво поскреб свежевыбритый подбородок.
– Вы их видели? Они же больны. Смертельно больные люди, понимаете? Они приготовленную жратву в рот засунуть не в состоянии… Вика, скажи им!
Вика молча отвернулась, стряхнув с плеча предостерегающую длань Казакова. Валерьян поморщился и, после небольшой паузы, продолжал. Уже спокойнее, гораздо спокойнее, абсолютно безнадежным голосом.
– Экспедиция захватила остатки мат. обеспечения хиппистской колонии. В качестве трофеев. Два колёсных трактора с обвесом, трёхосный грузовик ЗИС-151, паровик-локомобиль, лесопилку, сельхозинвентарь и прочее – по мелочи. В конечном счете, это позволяет нам заняться их лечением. Мы просто обязаны это сделать. Из элементарной человеческой логики. Я привез сто тридцать семь человек, из них пятьдесят восемь – женщины; всем не более двадцати лет. Я не верю, что после лечения из них нельзя сделать полноправных членов колонии! Мы не в том положении, чтобы бросаться людьми. Сто рабочих рук – через год, через два года, но они должны себя оправдать! Это же люди!
Валерьян умолк. Он стоял в центре комнаты, близоруко озираясь на сидящих вдоль стенок членов Совета.
– Валера, а почему ты о них так печешься? – подался вперед Крайновский. – Я понимаю, что негуманно уточнять, но может быть… – он не договорил, сделав значительную паузу.
Игнорировать провокацию было глупо. Валерьян сел, размял негнущимися пальцами папиросу, криво усмехнулся.
– Ты как всегда прав, Стасик. Я не могу быть объективным. Продолжайте без меня.
– Слово начмеду. – деловито вклинился Казаков.
Вика вздохнула, перебрала в пальцах какие-то бумажки и, не вставая с места, заученным бодрым тоном теледикторши начала:
– У нас было мало времени, поэтому пока всё очень приблизительно. На настоящий момент у всех без исключения пациентов наблюдаются серьезные расстройства вегетатики, атрофия мышц, предположительно – гормональная перестройка всего организма. Как далеко она зашла – пока говорить трудно. Психика у всех абсолютно разрушена, можно сказать – начисто стерта. Они не люди, Валерик! Они уже не люди!
Ее голос прервался и тут же приобрел прежнюю монотонность.
– На настоящий момент семнадцать человек находятся в коматозном состоянии. Уже имеющихся сейчас данных хватит, чтобы сделать однозначный вывод: вернуться к полноценно трудоспособному состоянию они не смогут. Разумеется, я буду продолжать наблюдение. Пока все.
Вика облегченно вздохнула и откинулась на спинку стула, стараясь не смотреть на серо-желтое, похожее на кусок картона лицо Валерьяна. Пауза, Валерьян медленно, тяжело поднялся со скрипнувшего стула, его губы странно кривились. Побледневший Казаков и сидевший рядом Леня Крапивко приподнялись навстречу. Валерян сделал шаг, потом еще один и вдруг, неестественно скорчившись, раздирая воздух судорожными пальцами, грохнулся на покрытый толстым слоем пепла пол, прямо к блестящим свеженадраенным сапогам координатора. Вика закричала.
АЛЬБОМ АНЕЧКИ
«– …Они все такие грязные, слюнявые – противно смотреть! А бабы, бабы! Когда пригнали первую партию, все наши молокососы собрались поглазеть, как те идут, в чем мама родила, а им хоть бы хны! Конечно, я голосовала за выселение! В конце концов ж у меня есть свои моральные идеалы и эстетические принципы. Сегодня их, наконец-то, увозят. Не понимаю только – какие идиоты могли добровольно податься в этот сопровождающий отряд милосердия? Делать им больше нечего. Ну, мужики – скоты, с ними все ясно, а девки-то что, с ума посходили?
И еще я скучаю без Баграта. Как он там – один-одинешенек? У всех только и разговоров – об их ссоре с Казаковым. И Валерик куда-то пропал – говорят, заболел. А еще ходят слухи, что он тоже жевал эти листики и теперь его боятся показывать людям. Жутко интересно – что это за балдёжник такой?»