Третий эшелон

Фролов осматривал станцию и размышлял о стойкости ее защитников. Живого места не найти на Единице, а люди еще до них умудрялись пропускать поезда, подавать вагоны почти к самой передовой линии. Три железнодорожника были на всю станцию, но работа шла, грузы не задерживались. Останься, кажется, один этот нескладный комендант, и даже тогда бы жизнь на путях не замерла. Потери слишком велики. Умирают лучшие, гибнут на работе, на отдыхе, в подвалах. Давно ли они сюда приехали, а уже две братские могилы.

Задумавшись, Фролов углубился от путей в развалины поселка. Он с утра собирался посмотреть, как живут люди.

— К нашему шалашу, товарищ начальник, — окликнул его связист Хохлов. Он выметал мусор из подвала.

— Устроились?

— Получилось. Темновато малость, да зато над головой бронь надежная.

Неказистый Пацко легко внес в подвал доски, отряхнул ватник.

— Марфа твоя, поди, на мягкой перине нежится, Еремей, — вмешался в разговор кареглазый, с широким носом стрелочник — друг Пацко. Он раздобыл где-то соломы, мятой, будто вытряхнутой из матраца.

— Тише вы, умножатели рода, — раздался из угла недовольный голос Ильи Пилипенко. — Людям на работу скоро.

— Пацко, тебе дать соломы, или ты до Марфиной перины дотерпишь? — тише, но так же озорно спросил Хохлов.

— Ты, Парфен, мою Марфу оставь в покое, ясно? — негромко, но внушительно предупредил Пацко, пощипывая редкую бороденку. Видно, разговор этот был не впервые, и он сердился. — И перина у нас есть. А семейное дело не для зубоскальства создано. Ясно?

Фролову все больше нравился Пацко, и он постарался примирить приятелей. Спросил Хохлова:

— Сколько вас тут живет?

— Восемь. Холостых, исключительно неженатых. Кроме разве Пацко.

Павел Фомич заметил, что в глубине полумрака два человека сооружали козелки для нар. Прикинул, пожалуй, многовато здесь людей. А вдруг прямое попадание?.. Но не сказал об этом, а пошутил:

— Просторнее, оно бы лучше. Воздух чище. — И уже серьезнее спросил: — Коммунисты есть?

Жильцы переглянулись. Вперед выступил Хохлов.

— Я — член партии.

— Электромеханик? Ну, и за комиссара общежития вам быть. Понятно?

— Так точно!

Фролов взял связиста под руку и вышел с ним на воздух.

— Вас как звать-то?

Тот засмущался:

— Нескладно. Парфен Сазонтыч.

— Вот, Парфен Сазонтыч. Ехали мы сюда и рассчитывали: приедем, осмотримся. Потом примем хозяйство, в курс дел войдем. Люди привыкнут. Так и наши сверхсекретные инструкции расписаны. А в жизни все по-иному вышло. Начальника станции нет, командиры многие погибли. Где надо пять, там у нас один. Выходит, всего втиснуть в инструкции нельзя.

Хохлову были непривычны такие разговоры Фролова. А начальник политотдела говорил с ним о наболевшем, как коммунист с коммунистом. Связист заметил:

— Краснов наш что-то приуныл. Бывало, все беседы да доклады, а тут…

Хохлов не нашел слов, замолчал.

— Что ж, Краснов подрастерялся. Непривычное дело, понятно. Ваши товарищи как? Приуныли?

— Видите ли, разбросано все, чисто ураган прошел.

Рябое лицо Хохлова посуровело, и он повторил:

— Разбросано. Трудно в новой обстановке освоиться. Но, думаю, привыкнем, работу наладим. Дело, оно человеком ставится, человеком и славится. А насчет расселиться — вы правы. Накроет, так всех.

— Что же, потолкуй с людьми, комиссар. Мысли у тебя правильные. Надеюсь, положенное нам сделаем.

Фролов пожал широкую ухватистую руку связиста.

— Побриться требуется, комиссар…

Хохлов виновато ощупал щетину на лице.

Почти в каждой каменной коробке подвала устраивались железнодорожники. Без суеты, деловито они оборудовали себе жилище, строили прочно, надолго, не надеясь на быстрый отъезд.

«Прав Хохлов, люди стали хозяевами», — с радостью думал Фролов, и спокойнее стало на душе.

Его догнал посыльный от коменданта: Мошков просил срочно зайти в комендатуру, Фролов вернулся.

Солнце пряталось за дальний фиолетовый лес, оттуда били орудия. Развалины бросали уродливые тени. Меж побитыми домами курились дымки, на об-шелушившихся стенках желтели отблески костров.

Пилипенко и Пацко за углом обвалившегося дома старались разжечь охапку сырых щепок: густой темно-сизый дым медленно поднимался в вечернее, непомерно просторное небо. Хохлов сидел на камне с котелком в руке, терпеливо ожидая, когда разгорится огонь. Листравой, примостившись на чурбаке у входа в подвал, тщательно штопал порвавшиеся штаны.

Пацко упорно раздувал ог^онь, стараясь изо всех сил. Нетерпеливому Пилипенко уже надоело возиться с костром, и он насмешливо подзадоривал стрелочника:

— Подуй-ка, подуй-ка! Разгорается…

Еремей, не замечая насмешки, по-прежнему яростно надувал щеки: лицо его налилось кровью, бородка ощетинилась, глаза, став красными, слезились.

Наконец Пацко добился своего: щепки. вспыхнули, дым весело вымахнул в вечернее небо, застилая первые проступившие звезды. Хохлов поставил, котелок с водой, подвинул его ближе к оранжевым углям.