Третий близнец

– И несомненно, мистер Барк должен получить немалую долю от этой сделки?

– Несомненно.

– Сколько же именно?

– Это конфиденциальная информация.

Стив решил не давить на него больше. Отказ Беррингтона назвать сумму говорил сам за себя.

– А другой ваш друг выступил с сенсационным заявлением. Я имею в виду сенатора Пруста. Сегодня утром в новостях сообщили, что он собирается использовать свою долю для финансирования предвыборной президентской кампании.

– Я не смотрел сегодня утренних новостей.

– Но ведь Джим Пруст ваш близкий друг, не так ли? Очевидно, вы знали о его намерениях баллотироваться в президенты?

– Полагаю, все знали, что он подумывает об этом.

– Ну а вы должны получить долю от этой сделки?

– Да.

Стив отошел от Джинни и приблизился к Беррингтону. Глаза всех присутствующих были устремлены на них.

– Так получается, вы не просто консультант? Вы еще и держатель акций?

– Не вижу в этом ничего особенного.

– И какую же именно сумму вы собираетесь получить?

– Полагаю, это конфиденциальная информация.

На сей раз Стив решил, что Беррингтону не удастся отделаться столь уклончивым ответом.

– Если верить опубликованным в «Уолл-стрит джорнал» данным, компания оценивается в сто восемьдесят миллионов долларов.

– Да.

– Сто восемьдесят миллионов долларов, – задумчиво повторил Стив. А потом выдержал долгую, многозначительную паузу. Такая куча денег профессуре и не снилась, и Стив хотел, чтобы члены комитета почувствовали, какая пропасть разделяет их с Беррингтоном, поняли, что он вовсе не из их команды. – Таким образом, вы трое должны поделить между собой сто восемьдесят миллионов долларов.

Беррингтон молча кивнул.

– Вот поэтому-то вы и занервничали, узнав о публикации в «Нью-Йорк таймс». Ваш друг Престон продает компанию, ваш друг Джим баллотируется в президенты, а вы получаете целое состояние. Вы до сих пор уверены в том, что думали лишь о репутации университета Джонс-Фоллз, когда решили уволить доктора Феррами? Или же вас тревожило нечто другое? Давайте честно, профессор. Вы запаниковали, потому что вам есть что терять.

– Но я со всей определенностью…

– Прочли газетную статейку с обвинениями, решили, что это может помешать сделке, и поспешили выступить против доктора Феррами. Позволили «Нью-Йорк таймс» вас запугать.

– Дело не в «Нью-Йорк таймс». Я действовал быстро и решительно, но ничуть не поспешно.

– И даже не попытались выяснить, откуда к ним просочилась эта информация?

– Нет.

– И сколько же вы потратили дней на то, чтобы узнать правду и принять решение?

– Не много.

– Скорее часов, а не дней?

– Да, но…

– А возможно, на сочинение пресс-релиза с заявлением о том, что все исследования доктора Феррами прекращаются, понадобилось даже меньше часа?

– Уверен, что больше часа.

Стив выразительно пожал плечами:

– Ладно, проявим щедрость и будем считать, что на это ушло два часа. Но достаточно ли этого? – Он обернулся и указал на Джинни. – Вам понадобилось всего два часа, чтобы наложить запрет на всю исследовательскую программу молодого ученого? – Лицо Джинни болезненно исказилось. Стива пронзила жалость к ней. Но он вынужден был сыграть на ее эмоциях для ее же блага – повернуть нож в ране. – Считаете, что через два часа вы знали достаточно, чтобы принять решение, зачеркивающее годы ее работы? Достаточно, чтоб поломать ей столь многообещающую карьеру? Достаточно, чтобы разрушить жизнь женщины?…

– Я хотел спокойно обсудить с ней это! – возмущенно возразил Беррингтон. – Но она вспылила, раскричалась и вышла из комнаты.

Стив колебался секунду-другую, потом все же рискнул.

– Она вышла из комнаты! – театрально передразнил он Беррингтона. – Вышла из комнаты! Еще бы! Ведь вы показали ей пресс-релиз, где говорится, что ее программа закрывается. Не удосужились узнать, как просочилась в газету информация, не проверили обоснованность выдвинутых против нее обвинений. Вот так, без каких бы то ни было разумных доводов и обсуждений, просто заявили молодому ученому, что жизнь ее кончилась полным крахом! И после этого еще возмущаетесь: видите ли, она вышла из комнаты! – Беррингтон хотел было возразить, но Стив ему не позволил. – Когда я думаю о той несправедливости, беззаконии, да просто глупости этого вашего поступка, профессор, то не нахожу причин, по которым доктор Феррами должна была тогда проявить сдержанность. Возмущение ее вполне понятно и оправданно. – Он вернулся на прежнее место, потом поднял глаза на членов комитета и добавил: – У меня больше нет вопросов.

Джинни сжала его руку. Он наклонился к ней и шепотом спросил:

– Как ты?

– Я в порядке.

Он похлопал ее по руке. Ему хотелось сказать: «Мы обязательно победим, вот увидишь», но он не стал искушать судьбу.

Поднялся Генри Квинн. Лицо его было непроницаемо. Да, этот человек был настоящим профессионалом, умел не показывать своих чувств, как бы скверно ни оборачивалось дело для его клиента.

Квинн спросил:

– Скажите, профессор, если бы университет не стал сворачивать программу доктора Феррами, не принял бы решение ее уволить, повлияло бы это на передачу «Дженетико» «Ландсманну»?