Третья тетрадь

Кофе в трактире не оказалось, зато там нашлись морс и свежая крольчатина в сметане. Они сели, и девушка торжественно приготовилась ответить на все вопросы. Она даже не решалась притронуться к жаркому, напряженно следя за собеседником.

– Вы ешьте, ешьте, – улыбнулся Данила, мягко лучась черными глазами. – Я, знаете ли, занимаюсь, собственно, не Достоевским, а третьестепенными писателями середины того века. Вы не могли бы сказать мне о связях Федора Михайловича и Дружинина?

Девушка задумчиво прожевала кусочек и провинциально покраснела всем лицом.

– Ну… Я вам могу только про «Полиньку Сакс». У меня даже статья напечатана об этом в нашем местном альманахе.

– Про Полиньку? – Данила даже хлопнул себя по лбу. А ведь он даже не подумал, что героиню Дружинина зовут точно так же. – Дада, именно про Полиньку!

– Так вот, она была напечатана вместе с повестью Достоевского и оказала на последнего большое влияние, – по-ученически заспешила экскурсоводша. – В ней настолько ясно и отчетливо прослеживаются магистральные темы страдания и мести, а особенно озлобленной души главного героя. Но это все не важно, – вдруг прервала она сама себя и наклонилась к Даху с широко распахнутыми полудетскими глазами: – Это для статьи, а для себя я такое открыла! Представляете, это же повесть о страсти, о той физической женской страсти, на которую русская литература до тех пор плевала. Главными были, так сказать, высшие духовные ценности, понимаете, а всякие там страсти отданы лирике. И считается, что только Тургенев, а уж если говорить честно, то именно Федор Михайлович сорвал покровы. А тут, за столько лет до Достоевского – страстная героиня, воспитывавшаяся, между прочим, в закрытом пансионе, трагический финал, письма… Впрочем, что я вам рассказываю, вы это и сами знаете, раз Дружининым занимаетесь. Но конец-то, конец какой! «То было последнее письмо, которое писала она и перечитывала. Что было в нем написано, знали только Бог, да Сакс, да Полинька». Ведь здесь только одну фамилию заменить – и будет вам история со всеми этими пропавшими письмами…

– Аполлинарии Сусловой, – спокойно закончил Данила, скрыв дрожь, пробежавшую по пальцам.

– А-а! – Девушка захлопала в ладоши на весь трактир, отчего с увядших подснежников на столике упало несколько лепестков. – Значит, я права, права! Я напишу большую статью, в сборник!

– Но послушайте, повесть вышла гораздо раньше… Обратная связь не работает…

– Еще как может работать! Достоевский ее явно читал – с чего бы это он тогда стал звать Аполлинарию, которая никакая не Полина, Полиной?! И почему, с его-то воззрениями, не осуждал все это чернокнижие, когда…

– Стоп! – Дах схватил тоненькое запястье с дешевым браслетом. Старик с собаками на мгновение вновь оскалился прямо ему в глаза гнилью своих зубов. – Какое такое чернокнижие?

– Дружининым занимаетесь, а не зна-аете, – победно протянула девушка, чувствуя себя в ударе. Она залпом выпила весь морс, отчего губы ее стали ярко-красными.

«Еще одно проклятое местечко, – пронеслось в голове у Данилы. – Впрочем, что удивляться – здесь все пропитано страстями и совпадениями, а городок-то всего с пятачок, плотность безумия, соответственно, колоссальная».

– Это он придумал, иносказание такое. Придумал и всех вовлек, Некрасова, Тургенева, Толстого молодого. Сначала стишки пописывали непристойные, а потом еще хлеще.

– Что хлеще?

– Ну не знаю… – Девушка залилась румянцем. – Нам же всего тоже не говорили, закрытая информация, говорят, только в Тарту на спецсеминаре этим занимались… – залепетала она, оправдываясь. – Я и сама хотела бы, но, увы. Спасибо вам, мне пора, в пять экскурсия из Новгорода. – Она торопливо сунула в рот еще кусок крольчатины и выскочила из трактира на площадь.

Всю дорогу до Питера Дах пытался сопоставить факты, присоединив к ним и загадочного старика, но ничего не получалось. Зияли провалы и петляли неувязки. Он позвонил Нине Ивановне и попросил срочно найти все петербургские адреса писателя А. В. Дружинина.

Автобус мчался Мясным бором[182], где жирный лес явственно говорил о том, что растет на костях и крови, и Данила закрыл глаза.

Он не сомневался, что все произошло именно «по-писаному», но остатки человеческого в нем все-таки продолжали надеяться. Совпадений буквальных не бывает, все они повторяются только в чем-то одном внутренне решающем, а остальное может варьироваться до бесконечности. Почему бы и сейчас не случиться такому, что все измены у Аполлинарии еще впереди, что не ему суждено стать тем первым, с кого они начнутся? Но Дах знал, что желать такого – малодушие, которое только вредит делу.