Разумеется, Данила решил начать с постели, но за прошедшее время из полного хозяина он превратился лишь в равноправного партнера. А тут, как известно, женщину можно заставить делать лишь то, чего на самом деле хочет она сама.
Душевные пытки тоже работают только в том случае, если существует крючок, на котором можно подвесить истязуемого, а здесь, как Данила ни бился, он такого крючка не находил. Дах прошелся по ее необразованности, бесталанности, даже – намеками – по истории с той компанией с Елагина острова, но Апа оставалась непробиваемой, говорила, что все это в прошлом, что сейчас она чувствует в себе массу сил, стремлений и возможностей.
Пить она не пила вообще, как и не курила.
А главное – все эти ее попытки «опериться», как он мысленно их называл, становились Даниле скучны, и он не раз уже внутренне торопил события – когда уже, когда какой-нибудь болван с подкурсов расскажет ей про Суслиху. Быть может, тогда она поймет, что если теперь как-нибудь глупо поведет себя, то все рассеется, и очередной петербургский роман закончится даже не трагедией, а самой обыкновенной пошлостью. И, вообще, он стал потихоньку называть эти отношения уже не романом, а просто связью. Пригрезилось, примерещилось что-то в снегу и слезах уходящего года, город в очередной раз сыграл с ним свою шутку, подразнил, искусил – но, как всегда, только разумом. Да и что рассуждать на эту тему, когда давно уже известно, что шестидесятая параллель – зона критическая для человеческой психики и весьма способствует развитию неврозов и комплекса предсказателей. Впрочем, дело здесь, пожалуй, совсем в другом – просто скучно жить на этом свете, господа.
В этом году в первый день марта небо над Невой с утра стояло прозрачно-зеленое, обманное, как русалочий глаз. Дах весь день проторчал в Рамбове, поскольку именно там, в таких маленьких полугородишках-спутниках, с весной, как подснежники на тающем снегу, прежде всего начинают выплывать на свет Божий вещички умерших или оголодавших за долгую зиму старушек. Ловить можно было просто по-браконьерски, сетью, только успевай поворачиваться. И пусть на берегу отсеются добрые три четверти – зато оставшаяся одна вознаграждает сполна. Данила, увлеченный азартом, не вспоминал Аполлинарию целыми днями и даже ночами, в конце концов, женщине никогда не сравниться с творчеством.
Дах наспех перекусывал в крошечном кафе Дудергофа[151], любуясь еще не совсем опоганенным, напоминавшим пряничный домик вокзальчиком. Весна все больше забирала свои права. Здесь в воздухе уже стоял острый запах мокрых кустов калины и смородины, в изобилии росших по склонам гор. Вдали наверху чернели дубы и буки, и хотелось жить с кайфом, как жили те, кто двести лет назад создал эту Русскую Швейцарию[152], создал весело, мимоходом, устроив веселый ботанический пикник на вершине горы.
Послать все к черту, купить останки Ивановки, завести пару псов… «Кстати, от Князя так и не было никаких известий, и, значит, Апе просто примерещился этот бомж, иначе Гия достал бы его из-под земли». Да, жить, не думая о барышах, бабах, даже искусстве, просто жить, как вон эти вороны с Вороньей горы[154], как лиловый кот, крадущийся за ними. И остаться верным бедной Елене Андреевне, совсем заброшенной им за эти смурные месяцы. Заброшенная умница, получается так, что даже и теперь нужна ты лишь в минуты отчаяния или безвременья.