Третья молодость

Парусным спортом я не занималась, но когда-то держала в руках руль и даже с парусом управлялась. Господом Богом клянусь, уверенней я чувствовала бы себя в лодке одна. Марек с Янкой вытворяли такое, что превосходило всякое человеческое разумение. Я заорала и потребовала тотчас же вернуться, однако изменить направление тоже надо уметь, это даже я понимала. Воистину промысел Божий, что им не удалось меня утопить. Позже Марек, естественно, поведал: все из-за Янки, она что-то не так делала. С грехом пополам я удержалась от вопроса — на кой черт тогда он её просил это делать? Вроде бы собирался сам вести «Дар моря». И в конце концов, умел он или нет управлять парусной лодкой?

А на вёслах Марек продемонстрировал высший класс. Мы заплыли довольно далеко, озеро узкое и длинное, возвращались против ветра. Я сидела на корме, мы разговаривали о чем-то интересном, и вдруг до меня дошло — плывём мы не меньше часа, камыши бегут назад, он все время гребёт против ветра и против волн, говорит со мной и даже не задыхается. Боже милостивый, как будто и не работает — машина, а не человек! Я онемела от стыда: как я могла выкапывать мелкие недостатки перед лицом такого совершенства?..

Вообще на Окмине я пережила немало противоречивых чувств. Восхищение, восторг и всякое такое: со мной мужчина — бриллиант чистой воды и жемчужина без изъяна. К тому же любящий. А с другой стороны, в полчетвёртого утра меня спросонья поднимал жуткий грохот — бряканье и звяканье. Все представляют, как звук разносится по воде; а тут деревенское население выходило в озеро и пугало рыбу, дубася молотками по сковородкам и изображая литавры крышками от чугунов. Езус-Мария, невроз можно схватить. Я ведь говорила — рыба меня преследовала всю жизнь!

Не расписываю я и строгих Mарековых указаний: с грязными ногами вход в палатку воспрещён — и я каждую минуту бегала мыть ноги. Несмотря ни на что, мы досидели на озере до сентября. С четырнадцати лет я уже перестала быть неженкой, но вечернее омовение водой выше нуля всего на четыре градуса мало кому доставит удовольствие. Я потребовала возвращения, хватит с меня спартанских условий, в Варшаве полно работы и горячей воды.

В последний вечер перед запланированным отъездом Марек коварно и вероломно осведомился, не пожелаю ли я цыплёнка на вертеле. Этого цыплёнка я не прощу ему до конца жизни. Я никогда не жарила птицу на шампурах. Особенно на костре. Фазана в золе приходилось, а вот цыплёнка на шампуре не пробовала. Я, конечно, пожелала цыплёнка, а почему бы и нет? Марек отправился в деревню, купил молодого петушка…

Ужин мы слопали в два ночи. Жёсткий оказался подлец. Я имею в виду петушка. Все раздражение обернулось против меня — ведь сама же хотела! Ну уж нет, черта лысого, на сей раз я хвост не поджала, взбунтовалась и объявила напрямую: Марек прекрасно знал, как блюдо готовится, а я ведать не ведала про треклятый шампур, следовало предупредить, чего это стоит, или вообще не задавать дурацких вопросов. С таким же успехом Марек мог спросить, не желаю ли я поглядеть, как осьминог выпускает чернильную жидкость? Ну кто бы отказался? Только ведь потом выяснится, что с этой целью надо ехать в Австралию, и опять, значит, я виновата? Не желаю больше отвечать за гнусные инсинуации!!!

В ответ на мой монолог я услышала: он, Марек, сторонник науки эмпирической. Захотела цыплёнка на шампуре — пожалуйста, сама увижу, как выглядит непродуманное решение. Далее последовала сентенция: я уже не школьница, а он не учитель, чтоб меня натаскивать. Короче, мы поссорились и в результате конфликта оставили Окмин в шесть пополудни, хотя в планах фигурировало десять утра. Свёртывание палатки тоже не числилось среди операций, с которыми я блестяще справлялась. Я не умела этого, нигде не сказано, что я должна уметь все. Я привыкла бросать вещи в машину как попало, и вовсе незачем их старательно упаковывать. Закрываются дверцы, захлопывается багажник, и вопрос исчерпан. Дабы не возникло недоразумений, что перепалками мы занимались при детях и прочее, поясняю — ссорами мы наслаждались уже одни. Сыновья Марека давно уехали и участия ни в плавании под простыней, ни в поджаривании цыплёнка не принимали.

Что касается сыновей, то старший как-то в глубокой задумчивости, весьма меланхолическим тоном обронил:

— Любопытная штука: когда отца нету, у тебя вроде бы и дел никаких, как только отец появится, прямо передохнуть некогда…

После нашего пребывания на Окмине я поняла, что это безудержное трудолюбие — просто невроз. Мы остановились где-то по пути — Марек решил вымыть машину. Солнце уже садилось. Мыл он нашу тачку у какого-то очередного озера. Мы все время ссорились. Только (для разнообразия) на сей раз в высшей степени культурно. Он мыл и мыл, и в конце концов оставил машину грязной, ограничившись лобовым стеклом. Тёр его, словно это не стекло, а горный хрусталь. Стекло сияло небесной чистотой, а он снова обливал его водой и опять вытирал. Я не выдержала, не люблю ездить в темноте — нервы у меня узлом завязывались от напряжения.