"Я глубоко взволнован речью Никиты Сергеевича Хрущева и приношу ему глубокую благодарность за исключительно доброе отношение к нам, писателям, и ко мне лично, за высокую оценку моего скромного труда. Мой. звонок Вам объясняется следующим: Никита Сергеевич сказал, что если наши литераторы и деятели искусства будут увлекаться лагерной тематикой, то это дает материал для наших недругов и на такие материалы, как на падаль, полетят огромные, жирные мухи. Пользуясь знакомством с Вами и помня беседу на Воробьевых горах во время первой встречи наших руководителей с творческой интеллигенцией, я прошу у Вас доброго совета. Только прошу не рассматривать мою просьбу, как официальное обращение, а как товарищеский совет коммуниста, которому я доверяю. Еще девять лет тому назад я написал пьесу о лагерной жизни "Олень и шалашовка"… Мой "литературный отец Александр Трифонович Твардовский, прочитав эту пьесу, не рекомендовал мне передавать ее театру. Однако, мы с ним несколько разошлись во мнениях, и я дал ее для прочтения в театр-студию "Современник" О. Н. Ефремову, главному режиссеру театра. Теперь меня мучают сомнения, учитывая то особенное внимание и предупреждение, которое было высказано Никитой Сергеевичем Хрущевым в его речи на встрече по отношению к использованию лагерных материалов в искусстве, и сознавая свою ответственность, я хотел бы посоветоваться с Вами – стоит ли мне и театру дальше работать над этой пьесой… Если Вы скажете то же, что А. Т. Твардовский, то эту пьесу я немедленно забираю из театра "Современник" и буду над ней работать дополнительно. Мне будет очень больно, если я в чем-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич Хрущев".
Вскоре после этого обращения Идеологический отдел ЦК резко меняет свою позицию. Восхваления сменяются обвинениями, наступает необратимое отчуждение Солженицына от власти. Идеологи направляют его на нужную им "стезю".
Вся эта процедура роднит дело Солженицына с делом Бродского. Производство диссидентов идет по отработанной схеме. С точки зрения нормального человека характерной чертой большинства дел была их внешняя бессмысленность и многим казалось, что их проводили идиоты. Это относится в частности к делу А. Синявского и Ю. Даниэля и прошедшего за ним дела "четырех" (А. Гинзбурга, Ю. Галанскова и др.). Так же как и дело Бродского они подробно, во всех деталях излагались в СМИ Запада. Вот выдержка из последнего слова подсудимого Александра Гинзбурга на процессе "четырех" 12 января 1968 г. /10/: