Третье тысячелетие. Том 3-й дополнительный

Эмоционален? Этого я не подозревал. А кроме всего, и литератор? В мое время это слово заменяло понятие «писатель», которое употреблялось преимущественно по отношению к творцам прошлых веков. Но на борту «Аякса» не было литераторов. Поначалу меня это удивляло. Позже, когда я без особого интереса знакомился с самой современной литературой, я до некоторой степени объяснил себе это явление. В то время писателей слишком мало занимали обстоятельства и активные действия людей. Их интерес сосредоточен был главным-образом на человеческой психике в ее самых глубоких и хрупких проявлениях. Их искусство было аналитичным по методу, очень изящным по форме и очень скучным по существу… Они не особенно занимались объективным миром — это было делом ученых и журналистов. Так что путешествие «Аякса» могло интересовать их только как отражение в сознании их современников на Земле. Но я думаю, они здорово просчитались. Может быть, этот дневник мог бы быть написан одним из них, и гораздо лучше.

Итак, я продолжал читать, учиться, заниматься спортом. Время летело незаметно. Я даже боялся, что мы прибудем к Сигме прежде, чем я научусь всему, чему хотел. Теперь мне кажется странным, что меньше всего я интересовался людьми «Аякса». Конечно, всех их я знал и в лицо и по имени. Часто они звали меня в гости, относились ко мне мило и сердечно. Я был глубоко убежден, что для «Аякса» подобраны самые совершенные люди, насколько, разумеется, может быть совершенным человек. Наиболее уравновешенные, самые крепкие духом. Лучше других понимающие нашу великую цель. Поэтому все случившееся потом оказалось для меня настоящим сюрпризом.

Первые симптомы тех трагичных заболеваний, которые едва не погубили «Аякс», появились на десятом году полета, когда мне было всего шестнадцать лет. Я закончил университетский курс и готовился к аспирантуре. Как ни молод я был, я чувствовал все же: что-то вокруг меня изменилось. Люди сделались сами на себя не похожи — все, кроме Бессонова. Они стали задумчивей, медлительнее, инертней. Редко собирались вместе, редко смеялись.

Поубавилось воодушевление и в научной работе. Словно космический холод, царящий за стенами звездолета, проникал каким-то образом в «Аякс» и подмораживал сердца людей.

Все это, конечно, ожидалось, но никто, включая самого Сеймура, не знал, что апатия выразится в такой заметной форме.

Тогда мы уже сблизились с Сеймуром. Два основных заболевания он называл очень общо: «меланхолия» и «герметизм». К тому времени медицина в общем справлялась со всеми болезнями, в том числе и психическими. Даже самые тяжелые формы шизофрении и острейшие неврозы лечились эффективно, иногда в очень короткие сроки. Но против новых недугов и Сеймур был беспомощен. Ни одно из известных медицинских средств не помогало.

Сеймур называл меланхолию «белой логикой»… Происходило нечто непонятное и странное: человеческое сознание как бы обрывало все связи с окружающей средой и начинало работать само на себя. Абстрактная «белая логика» начинает бурное самостоятельное развитие. Обдумывая собственное существование, сознание приходит к заключению о его абсурдности, обреченности и бессмысленности. Цели теряют свое значение, задачи — свой смысл. Вопрос «зачем?» не находит удовлетворительного ответа. Категории преходящего и относительного абсолютизируются до такой степени, что всякое движение в любом направлении становится бессмыслицей. Бесконечность начинает пониматься как отсутствие начала, то есть как несуществование. Вечность, разбитая на отрезки времени, полностью отрицает себя как понятие.

— Но ведь все это давно знакомо! — сказал я однажды Сеймуру.

— Знакомо как упадническое философское течение, — ответил он. — Особенно в начале двадцать первого века… Самый видный его представитель — Богарт… Я внимательно изучил биографию этого знаменитого в свое время человека… В сущности, это был очень жизнерадостный мошенник, к тому же крайне суетный. Кроме всего прочего, он отличался и исключительным чревоугодием…

— И все-таки он кое-что понял… Раз это существует реально, хотя бы и в виде болезни…

Сеймур нахмурился.

— Как общественный процесс это действительно существовало, хотя и в очень слабой форме. Тогдашние люди были довольно примитивны и чересчур алчны для того, чтобы отказаться от чего-либо… Но как острое душевное заболевание оно нам незнакомо, не описано в медицинской литературе. И потому, что это не похоже на известные нам болезни, мы не можем пока найти действенных средств…

— Как это — не похоже? — усомнился я. — Меланхолия — один из самых старых недугов…

— Если б так! Я называю это меланхолией совершенно условно. Это новое космическое заболевание…