Третье лицо

– У меня Юнг. На шестой странице отпала совсем. Но до шестой вроде все нормально.

Девочки! Милые, дорогие, чудесные, прекрасные! И Мелетинского поймете, и Юнга преодолеете, и будет вам счастье! Две женщины беседуют о мужчинах и о себе

– Ни за что не приняла бы назад мужа после измены, – говорит одна.

– Прямо после любой измены?

– Ну не после всякой, конечно. Мелочь не считается. После громкой измены. После бурного романа на стороне. О котором все знают и говорят. Нет уж. Не понимаю женщин, которые прощают. Нет в них брезгливости.

– Зато в них есть чувство победы! – смеется вторая. – Это ведь как отбить у врага временно оккупированную территорию! Девушка рассказывает о своем новом

«молодом человеке». Подруга ее спрашивает:

– А кто он по профессии?

– Даже стесняюсь сказать. Колдун.

– Ух ты! Наверное, богатый?

– Нет. Потому что он честный колдун. Соперницы

сценарий короткометражного немого фильма

Комната, не очень маленькая, но тесно заставленная мебелью. Раскладной диван, круглый стол, у окна письменный столик, над ним книжные полки. Буфет. Платяной шкаф. Зеркало-трюмо. На подзеркальнике стоит женская косметика. Женские тапочки на тощем коврике.

Третий этаж. В раскрытом окне – ветки разросшихся деревьев.

За столом сидит молодой мужчина. Что-то пишет на ноутбуке.

Вдруг в окно запрыгивает незнакомая кошка. Мужчина машет рукой, чтобы выгнать ее в окно. Она перепрыгивает с подоконника на стол, со стола на шкаф.

Мужчина пытается ее согнать со шкафа. Она скачет по комнате. Он раскрывает дверь, шугает ее, чтоб она хотя бы выскочила в коридор. Никакого результата.

Он в бешенстве гоняется за ней по комнате. Время от времени она исчезает под шкафом, под диваном, за зеркалом, потом выскакивает снова.

Вот она садится на подоконник и начинает издевательски тереть мордочку лапкой. Он хватает женские тапочки и швыряет в нее. Кошка уворачивается, тапочки летят наружу. Он начинает пулять в нее женской косметикой – тюбиками помады, флакончиками духов. Тот же результат.

Он приближается к ней, протягивая руки, чтобы схватить и выкинуть прочь. Она шипит, скалит зубы и показывает когти. Он мечется по комнате, распахивает шкаф, хватает несколько женских платьев, бросается на кошку, закутывает ее в эти платья и выкидывает этот сверток из окна.

Вытирает со лба пот, прохаживается по комнате. Подходит к буфету, наливает себе полстакана коньяку, выпивает.

Кошка смотрит на него из веток дерева с той стороны окна.

Он захлопывает ноутбук, выпивает еще, ложится на диван.

Засыпает.

Открывается дверь, входит женщина. Видит, что мужчина спит.

Она снимает туфли, ищет тапочки. Тапочек нет. Снимает офисный костюм, босиком полуголая проходит к шкафу – там пусто. Оглядывается, видит, что на подзеркальнике нет ее косметики. Пытается растолкать мужчину. Он спит тяжелым пьяным сном. Она нюхает его дыхание – так и есть, напился.

Снова одевается в офисный костюм, у дверей надевает туфли и выходит, захлопнув дверь.

От этого звука мужчина шевелится на диване, сонно вертит головой, поворачивается на другой бок.

Кошка из окна впрыгивает в комнату. Со стола прыгает на диван, ложится рядом с мужчиной.

Он во сне гладит ее и улыбается. Стилистика

все прочее – литература

Писатель Ермолаев не подписал обращение в защиту кого-то там незнамо кого – то ли вчера задержанных, то ли давно сидящих. Вообще-то он был человек добрый и сочувственный, всегда за демократию и закон против авторитаризма и произвола, и всегда подписывал разные открытые письма. Однако на сей раз отказался. Друзья удивлялись.

Но тут была смешная история: его книга позавчера вошла в шорт-лист премии «Новый Текст», а в попечительском совете были сплошь люди «оттуда», ну, вы понимаете. И еще глупая подробность: он был стипендиатом фонда Бунина, а это был целиком французский фонд. Ну, в смысле эмигрантский. Знакомый редактор в издательстве пошутил: «А на обложке напишем: “Антон Ермолаев – иностранный агент!”» Ермолаева передернуло, но он тут же забыл. А вот сейчас, когда ему позвонили и попросили подписать это чертово открытое письмо, вспомнил, и его передернуло еще сильнее.

Трусость? Страх, что не дадут премию? Не надо! Каждый человек имеет право на собственную позицию.

Ермолаев со странным чувством вспоминал знаменитую статью Достоевского, где тот уничтожал Фета за его «Шепот, робкое дыханье» на фоне общественных потрясений. Достоевский, впрочем, оговаривался: через тридцать или пятьдесят лет это безыдейное и несвоевременное стихотворение возведут на пьедестал шедевра. Это слегка утешало. Жаль только, что не увидишь глазами. Хотя если через тридцать, то ничего. А где тридцать, там и двадцать восемь, двадцать пять… пятнадцать…

* * *