Третье яблоко Ньютона

— Да какой там криминал. Она сидит на политическом уровне, борется за «интересы России». По-бабски не понимая, что Москве ее борьба особенно не нужна. Москва будет оценивать не ее достижения в этой борьбе, а тот факт, что она им скандал на ровном месте создала. Какой тут может быть криминал, она же не принимает решений по кредитам. Человек, конечно, легкомысленный. Живет по нормам, привычным для России: «это — никого не касается», а вот «это — мое личное дело», а «тут ничего такого нет». Но если только Шуберт не нарыл — или не сфабриковал — чего-то совершенно исключительного, нетипичного для общего психопортрета «Вассилия», то я лично за эти годы не увидел ничего, что позволяло бы предположить…

— Не увидели, значит, ничего, — Вальтер пропустил мимо ушей попытку Рольфа наварить себе немножечко очков. — А вы уверены, что во все правильные места заглядывали?

Вальтер опять не удержался, чтобы не хохотнуть, теперь уже не смущаясь присутствия начальства. План-то в целом согласован. Поскольку начальство одобрительно молчало, он продолжил:

— Так, если мне позволено подвести итоги… Вы, Рольф, возвращаетесь в Лондон и как верный спутник жизни продолжаете помогать «Вассилию». Вы человек опытный, поэтому себя, уверен, не подставите. Поучите ее, как ей выстроить диалог с Москвой, получить там поддержку. В целом мы заинтересованы, чтобы русские с этой небольшой неприятностью справились. Продолжайте наблюдение за развитием ситуации. Поддержите ее психологически, чтоб не было истерик и глупых шагов на нервной почве. Ну там, подарите ей какую-нибудь цацку, сводите в оперу или еще какой-нибудь праздник организуйте. Пока, значит, так, а мы вам, конечно, дадим указания, если ситуация будет меняться. Вы пользуетесь нашим доверием и пока все делаете правильно.

Рольф вернулся в Лондон действовать в соответствии с полученной ориентировкой. Неделю они с Варей работали над ее контрдокладом, а теперь смотрели в окна «Евростара», который, замедляя ход, уже ехал по привокзальным путям Брюсселя.

День выдался ветреный, промозглый, в небе днем проглядывала какая-то синева, а к вечеру оно становилось все чернее, время от времени начинал моросить дождь, который тут же и прекращался, но сырость висела в воздухе. Варя, как всегда, жаловалась на холод, кутаясь в шаль, обмотанную вокруг шеи поверх пальто. Рольфу же было вполне комфортно в толстой крутке Armani с высоким воротником, но он устал за неделю и не возражал ограничиться лишь осмотром улочек центра. Попетляв по ним с задранными головами и глянув на писающего мальчика, Рольф с Варей вышли на главную площадь. Сумерки сгустились, на площади зажгли фонари. В окнах четырех, пятиэтажных домов, обрамлявших площадь, тоже поочередно вспыхивали огни, контуры зданий вырисовывались все резче, дома приобретали индивидуальность, оживали…

— Правда, как театральная декорация. На первый взгляд обычная площадь, обнесенная каре старинных зданий. Но это же не четыре здания, так только при дневном свете кажется. Каждое из них, смотри, Собака, это прилепленные друг к дружке узкие высокие дома. Они такие узенькие, что в одно сливаются… А когда огоньки зажигают, все приходит в движение… Как будто в театре представление начинается: свет в зале приглушают, а сцена освещается.

— Да, и сцена со всех четырех сторон.

— Ага… С каждой минутой на сцене что-то меняется, преображается…

— Посмотри на тот угол. Видишь вон тот отель. Один из самых старых в городе. В нем Томас Манн останавливался.

— Так бы стояла и стояла. Только очень холодно. Может, уже можно пойти ужинать?

— Давай еще круг по площади сделаем и пойдем.

На следующее утро их разбудил утренний гам города. Громыхая по булыжным мостовым, машины развозили белье по отелям, еду по ресторанам, воду по супермаркетам… Раздвинув шторы, Варя увидела за окном яркий, солнечный, хоть и явно холодный и ветреный день.

— Хочу смотреть ар-нуво, Рольф. Поднимайся скорей!

Музей Орта был и правда уникален: дом снаружи крохотный, в тисках соседних зданий, но выделяющийся на их фоне желто-зелено-розовыми красками и причудливыми украшениями на крыше и балкончиках. Каждое из ограждений балконов и окон было совершенно разным. Внутри же музей оказался на удивление просторен, потому что комнатки шли уступами вокруг центральной винтовой лестницы, а этажей как таковых не было. На каждом лестничном пролете была дверь в одну комнату, потом несколько ступенек вверх, новый пролет и вход в новую комнату.