Трем девушкам кануть

– Мне тут один, как и вы, ночной бродяга, – сказал левак, – поведал, что в пустотах под городом – вы же понимаете, что их уйма, – просто скопище якобы пропавшего люда. Их будто бы сторожат, а потом куда-то увозят. Я не верю. В нас взыгрывает, как в излишне эмоциональном народе, детская недоигранность в страшки.

– Это у нас недоигранность?!

– Вы про реальную жизнь. Про ее кошмарики, – мягко сказал романтик. – Я же про невостребованность фантазии. Не до нее как-то было. Поэтому я – профессиональный собиратель ночных рассказов – в такие байки не верю. Это все бяки-закаляки. Мы их сами из головы выдумали. Крысы с человека. Человек с мышь. И обязательно подземелья. Как образ ада.

Подымаясь на второй этаж, Юрай вспомнил горячую кожу Сулемы, вспомнил и пожалел. «Надо быть до упора невезучей бабой, если после тебя хочется убежать к другой не через месяц, не через день, а в одну и ту же ночь».

Нелка стояла на пороге бледная и какая-то обреченная.

– Ты бросил трубку, а потом кто-то звонил, звонил… И ничего не слышно. Юрай, я боюсь! – И она прижалась к нему, плача.

* * *

Когда вернулись музыканты и в доме возобновился бедлам, вопрос решился как-то сам по себе: Юрай собрал чемодан и переехал к Нелке.

Он никогда не думал, что существование вдвоем может оказаться таким… благотворным. Легко стало просыпаться, легко шлось на работу, бежалось с нее. Легко говорилось и легко молчалось. И все было страшно потерять.

Сулема достала его по рабочему телефону.

– Надо поговорить, – сказала она.

– Не надо, – резко ответил Юрай. – Не надо никогда.

– Ты что? – голос у Сулемы вздрогнул. – Ты что?

– Я переехал к Нелке, – ответил Юрай.

– Господи! – закричала Сулема. – Твои дела. Я просто хотела сказать, что нашла работу. Администратор в пансионате для утомленных джентльменов. Совсем не то, о чем ты подумал сразу. Тихий-претихий уголок, и умная женщина на трех языках плюс латынь может объяснить разницу между Рублевским шоссе и Рублевской «Троицей». У меня служебная квартира с видом на наш Иерусалим. – Сулема замолчала. – Я подумала, если тебя совсем достанут музыканты, ты можешь перекантоваться в моей коммуналке. Мои старухи тихие. Но извини, я же не знала… Извини… И как вам вместе?

– Сулема, нам хорошо. И ты тоже меня извини…

– Вот и славно. Было бы обидно, если б фарт был только у меня. Запишешь телефон на всякий який?

– Давай, – ответил Юрай.

Потом он подумает, что с этой маленькой лжи – будто он записал телефон, а он его даже и не слушал, – начала раскручиваться вся последующая трагедия. Не виноват был телефон Сулемы, не виноват. Его надо было записать. Но Юрай сказал себе: с этим покончено, и оказалось – соврал.

Собирая очередной блок криминальной хроники, Юрай наткнулся на информацию о пропавшей женщине. «Почему я ее знаю, если я ее не знаю», – подумал Юрай, разглядывая нечеткий снимок. Память, как сторожевой пес, пробежала по больным охраняемым точкам, прежде всего выдернув с корнем всю историю минувших трагедий. Нет, ни с кем эта женщина связана не была. Вспомнились люди, что называется, давно позабытые: врач психушки, где лежал лже-Лодя. Она смотрела тогда на Юрая как бы сквозь, и у этой пропавшей дамы тоже был пронзительный глаз. Перебрал деревенских старух, с которыми «пивал и гутарил» в связи с Михайлой. Вспомнил тетку из своего подъезда, что поменяла хорошую квартиру на плохую, но за хорошего адвоката. Где ты, специалист по адвокатам Лидия Алексеевна Муратова? В каких палестинах? Нет, пропавшая женщина была из другой, давно прошедшей истории. Вот и слава богу! Можно вдвинуть назад прошлое, защелкнуть этот проклятый ящик памяти. И забыть.

Легко сказать… Немного отпускало дома, с Нелкой. Но вот она уснула рядом, а он – в какой уж раз – перебирает, перебирает в памяти всех пожилых дам, с которыми когда-либо сводила судьба. Не вспоминалось…

Озарение пришло случайно благодаря городскому безобразию. Улицу разрыли, как всегда, без объявления войны, троллейбус с маршрута развернули вспять, вот и пришлось торопиться к нужному месту пешком, через дворы, бежал, перепрыгивая через ямы и кучи, и оказался возле дома Сулемы. Старый, сероватый, как бы седой дом, когда-то модерный и престижный, теперь обращал внимание сплошь немытыми окнами, что тем не менее не говорило об отсутствии жильцов – занавески и кастрюли на подоконниках просматривались, – а говорило о чем-то другом, даже более трагичном. Дом являл собой полное отсутствие интереса к жизни. Человеку в этом доме давно было всё безразлично. Почему-то бросилось в глаза, что вокруг дома не было птиц. Никаких. Ни нахрапистых ворон, ни форсистого воробьиного плебса. Через двор пробежала девочка, большеглазая, тонконогая, испуганная, с синеватым лицом, как бы петербуржка, а не москвичка. Как бы Неточка, а не Марфуша.

Пробежала, растворилась где-то в сером камне, и Юрай все вспомнил.

Графиня Марья Ивановна. Нижняя старуха. Соседка Сулемы. Это она вышла из дома и пропала.