Требуются доказательства. Бренна земная плоть

Взгляд О’Брайана затуманился и немедленно прояснился. Он сцепил пальцы и странно, по-девичьи, пошевелил ими.

– Не знаю, что и сказать. Право, не знаю. С чем-то подобным я сталкивался, и не раз. Но уж как-то необычно изъясняется этот тип… – О‘Брайан выжидательно посмотрел на Найджела. – Понимаете, если бы я задумал кого-то убить, то, скорее всего, так прямо бы и написал. Обычный придурок отправляет письма с угрозами, чтобы избыть таким образом бушующую в его груди ненависть. В чисто физическом смысле он трус. И у него нет чувства юмора. Обратите на это внимание, он лишен чувства юмора. И лишь когда вы и впрямь задумали нечто серьезное, можно позволить себе пошутить по этому поводу. Мы, католики, – единственные, кто шутит над собственной верой. Понимаете, к чему я?

– Ну да, мне то же самое пришло в голову, когда я прочитал последнее письмо. – Найджел поставил бокал на пол, подвинул кресло и прислонился к каминной доске. В кружке света, на фоне обступающих их теней, белое лицо и черная борода О’Брайана проступали резко и ясно, подобно королевскому профилю на монете. До чего же он беззащитен, вдруг пришло в голову Найджелу, беззащитен и в то же время совершенно спокоен, как поэт, сочиняющий эпитафию самому себе, а Смерть выглядывает у него из-за плеча. O’Брайан, кажется, весь углубился в себя. Это был сейчас человек, подписавший контракт со смертью, соткавший саван, заказавший гроб, закончивший все приготовления к похоронам и ожидающий самого момента перемещения в мир иной как чего-то совсем постороннего – несущественной мелочи в общей огромной картине. Найджел встряхнулся, избавляясь от этих фантастических ассоциаций, и вернулся на землю.

– Вы писали моему дяде, что у вас есть какие-то смутные подозрения, которые не хочется доверять бумаге…

О’Брайан не сразу ответил. Наконец он переменил положение и вздохнул.

– Зря я, наверное, упомянул об этом. – Он говорил медленно, тщательно подбирая слова. – Да и вряд ли это вам чем-то поможет… Ладно. Вы помните, в третьем письме он говорит, что не хочет убивать меня до конца праздничного приема? Я решил организовать его раньше, чем получил это письмо, приблизительно за неделю. Зачем он мне понадобился, этот прием, сейчас объясню, но сначала вот что. Дело в том, что вообще-то я не большой любитель таких сборищ. Как сказала бы миссис Грант, мне нравится, когда я сам по себе. Ну и откуда, спрашивается, неизвестный «доброжелатель» мог узнать о приеме, если только его самого нет в числе приглашенных?

– Или нет кого-нибудь из его друзей.

– Да, это возможно. Но так или иначе круг узок. В то, что это кто-либо из моих гостей, верить я не хочу. Все они – мои друзья. И все же сейчас я не доверяю никому. Я вовсе не жажду умереть до срока. – В глазах его появился стальной блеск, сразу превративший его из холостяка-затворника в беспощадного аса. – Словом, получив от нашего шутника второе письмо, я сказал себе: «Фергюс, ты богатый человек и ты написал завещание, и те, кто в нем упомянут, знают об этом». И тогда же я решил собрать на Рождество главных наследников, так, чтобы можно было посмотреть им в глаза – мне никогда не нравилось, если какой-нибудь тип сидит у тебя на хвосте и ты его не видишь. Завещание заперто у меня в сейфе.

– Вы что же, хотите сказать, что все завтрашние гости – ваши наследники?!

– Нет. Но один-два – да. А кто именно, мне говорить не хочется. Это было бы несправедливо по отношению к ним, ведь так, Стрейнджуэйс? Вполне возможно, они невинны, как слезы младенца. И все же бывают обстоятельства, при которых даже ближайший друг готов укокошить тебя за пятьдесят тысяч фунтов.

Облегчив душу столь дерзким заявлением, О’Брайан хитро подмигнул Найджелу.

– Насколько я понимаю, – сказал последний, – вы хотите, чтобы я держал ушки на макушке, был чем-то вроде волка в овечьей шкуре. Но это довольно трудно, когда не знаешь, кто твоя добыча.

Простое измученное лицо авиатора осветилось неотразимо победительной улыбкой.

– В том-то и дело. К кому-нибудь другому я бы с такой просьбой не обратился. Вам придется принять на веру, что у меня есть веские причины не говорить вам, хотя бы пока, кому может быть выгодна моя смерть. Я немало о вас наслышан, а теперь вот и познакомились, и это лишь укрепляет меня в уверенности, что, если при таких обстоятельствах добиться успеха не удастся вам, то не преуспеет и никто другой. У вас есть психологическое чутье, аналитический ум, здравый смысл и воображение. И не надо со мной спорить! Есть у вас все это, есть.

Так Найджел впервые почувствовал привкус лести – той откровенной, обволакивающей, почти по-детски непосредственной лести, на какую способны только ирландцы. Отреагировал он на нее в обычной английской манере, упершись взглядом куда-то вниз и сменив тему разговора.

– Какие-нибудь еще мысли насчет мотивов имеются?