– Таким образом, остается Икс. Некто имеющий основания желать смерти Вимису и не менее веские причины желать зла вам. Либо так, либо мы имеем дело с каким-то совершенно невероятным совпадением. Более того, замышляться должна была не просто кара за обыкновенную «безнравственность» – для этого было бы достаточно просто сделать так, чтобы Вэйлу все стало известно. Нет, возмездие должно было стать чем-то вроде взрыва нравственного негодования, столь нередко коренящегося в сексуальных извращениях или неудовлетворенности. Услышав рассказ о нервном срыве Симса дома у Тивертона, я сразу понял, что на него, то есть на Симса, стоит обратить внимание. Особенно имея в виду его внешность – такую невзрачную, и поведение – такое робкое. Конечно, я не упускал и иных претендентов. Какое-то время, впрочем, недолгое, я раздумывал о Тивертоне и Рэнче, особенно последнем – представлялось, что у него есть наиболее весомый мотив для обоих убийств. Должен признать, что поначалу меня тоже, как и суперинтенданта, смущала чрезмерная простота мотива, какой мог быть у Симса. Но тут на помощь пришел дневник.
Найджел вернулся к чтению.
«12 июня. Сегодня случилась весьма неприятная вещь. В классе. Вимис сыграл со мной отвратительную, беспардонную шутку. Они все настроены против меня – школьники, учителя, все. И так было всегда. Но он – особенно. И теперь я знаю почему. И знаю, что должен сделать. В какой-то момент мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание. Голова вот-вот лопнет. А потом будто некое препятствие какое-то исчезло, словно пробка рассосалась. Все стало предельно ясно. Даже странно, что я только сейчас это понял. Мальчишка – это, конечно, бес. И он заражает все вокруг себя. Я знаю, что должен сделать. Убей и не щади, говорит Господь. И я – Его бич».
В комнате наступило продолжительное молчание, будто явился пришелец из иного мира. Затем Майкл заговорил, и в голосе его звучало нечто подобное суеверному ужасу:
– О господи. Ведь это был… наверное, религиозный маньяк. Я и не представлял, что они существуют, я хочу сказать, в такой форме.
– Не столь уж давно таких много было, – возразил Найджел, – только никто не называл их маньяками. Например, такими были многие из апостолов Ветхого Завета, потом инквизиторы. – Он вернулся к дневнику. – Так, несколько следующих записей пропускаем. Довольно отталкивающее чтение. Главное – его чувства, касающиеся Вимиса, и чувства, относящиеся к вам, постепенно сливаются, и в какой-то момент происходит взрыв. Но вот любопытный пассаж, показывающий еще одну сторону его психологии.
«16 июня. Если бы они только знали, кто находится среди них, кто я есть на самом деле! Пьяница Гэтсби; развратник Эванс; Тивертон с этими его проклятыми покровительственными манерами – если бы они только знали! И ты, Персиваль Вэйл, педант и рогоносец, скоро тебе придется переменить свой тон. Но я покажу им. Кто из них осмелится задумать то, что задумал я, или сделать то, что я сделаю? На их глазах сделаю. Только надо дождаться зова, назначенного часа. Я буду терпелив. Я могу себе позволить подождать, никуда они от меня не денутся. И неважно, что они ничего не узнают – до того, как я умру и Книга моего Судного дня увидит свет. Я дарую жизнь, и я ее забираю. Я буду тайно руководить их жизнью. И в этом моя награда.
Найджел помолчал.
– Вот, в общем, и все объяснение. Вас не было, когда он произносил собственное надгробное слово – оно было выдержано в том же духе. Как видите, даже его религиозная мания не есть нечто безусловное. На самом деле в ней заложено рациональное зерно, это своего рода форма умственного состояния убийцы, оправдывающего свои действия. А впрочем, не совсем; в основе всего – старая история, комплекс неполноценности. Вот предмет для газетной дискуссии: «Может ли червяк перевернуться? Прославленный специалист по членистоногим мистер Найджел Стрейнджуэйс утверждает: «да». А говоря серьезно… Разве Клеопатра не называла свою змею червем? И вообще, змий – безупречный символ чувства неполноценности; поверженный во прах, растоптанный, вечно презираемый, он тайно накапливает смертельный яд отмщения.
Геро заговорила, голос ее заметно дрожал:
– Знаете, боюсь, я не в силах более слушать эти записи. Может быть, своими словами перескажете?