Треба

Поднявшись чуть выше места, именуемого нами «кухня», набрёл на «спальню». Здесь стояли ряды аккуратных разноцветных «домиков», растянутых стропами и закреплённых колышками. Название вполне подходило. Тут появлялись ночью, после обеда – покемарить, да может, переодеться.

Расстегнув вход и откинув противомоскитную сетку, залез внутрь, почувствовав руками под днищем мягкую пружинистость хвои.

Молодцы.

Раскрыл лежащий внутри рюкзак, в один угол вывалил одежду, в другой – провиант. Большую половину сложил в полиэтиленовый кулек и, натянув шорты со сланцами, начал придирчиво осматривать снаружи свое жилище. Убедившись, что все крепко-накрепко примотано, вбито, а вокруг ещё и небольшая канавка прокопана, довольный, двинулся на вкусные запахи.

«От многоречия отрекшись добровольно,

В собранье полном слов не вижу пользы я;

Для счастия души, поверьте мне, друзья,

Иль слишком мало всех, иль одного довольно»,-

продекламировал я, доставая из пакета бутылку «Гайдамаков» и тут же, не давая им всем прийти в себя, гаркнул:

– Спасибо!

Кто-то присвистнул.

– Нормально так.

– Лучше б пару литров чего попроще взял!

– Второе панно.

Лена.

– А откуда ты…,– и сам себя по лбу шлёпнул.

Мы же из одного города.

Все текло своим чередом. Кулеш, приправленный дымком, был невероятным. Тосты за встречу тёплыми. Запахи можжевельника пополам с близким морем – дурманящими.

– Вы до сих пор не рассказали, как познакомились.

– История, в общем-то, банальная. Похвастаться нечем. Просто предложил помощь.

– Ага. Ты всегда был большим оригиналом.

Я развёл руки.

– Можно было бы рассказать о сафари в Центральной Африке и о юной деве, вырванной из лап ягуара…

– Но, во-первых, старичок, ты не был на том континенте, а во-вторых, дева сидит рядом, и весьма удивится своим несуществовавшим приключениям.

– Именно. Действительность всегда скучнее баек, написанных спустя пятьдесят лет.

– А кем ты работаешь?

– Я…,-Лена замялась, – работаю в банке. Общаюсь с инвесторами, просчитываю риски.

– Понятно. Теперь будет кому вести наше финансовое хозяйство.

– Как обстановка в этом году?

– Грех жаловаться. Солнце, воздух и вода! Никаких катаклизмов.

– Шаман! Как было в прошлом году обещано, привез подводное ружье, ласты, – здоровенные руки, больше похожие на ковш экскаватора сгребли меня, прижали к их обладателю.

– Иди ты! А у меня была мысль, что понты нарезаешь.

– Кто, я? – обиделся Пуся.

– Да он мне с этой пукалкой два месяца мозг выносил – позвони тестю, попроси, пусть даст! Отец только на третий раунд уговоров сдался, – Ирина Владимировна нарезала редис в салат.

– Как же, сдался. Сказал, вдруг чего – он из меня по рыбам стрелять будет, – человек – гора меня, наконец, отпустил. Я украдкой щупал рёбра. Вроде бы не сломаны.

– Из тебя, Пусик, хорошо было бы пальнуть. Не промахнёшься.

– Кстати, о птичках. Вам, коллега, никогда не били камнем по…

– Наливаю, прекратить бунт.

Чокнулись, махнули. Хрустя солёным огурцом, Дуче показывал его недоеденной половиной чуть в сторону:

– Зимой здесь оползень был. Все начисто срезал. Стоянки как не бывало. Мы с Валеркой два дня тут всё чистили и мусор убирали. Умаялись – не передать. Валуны принесло, щебня мелкого. Мы ним кухню вот обложили. Ещё думали что-то типа тандыра смастерить. Потом на третий день в себя пришли и решили этот год как-нибудь протянуть без него. Одно хорошо. Дров – завались.

– А я в этом году зарок себе дал. Должен домой приехать бронзовый, как кубинец. Патрия… эээ…муэртэ!

– Кстати, вовремя ты приехал. Я, как бы, с собой два натовских походных душа, в общем-то, привез. Собрались намедни что-то наподобие помещения для них сделать.

– …а она такая – на рожу свою посмотри, гардемарин! Ничего себе! Я хоть и гардемарин, но перед свиданием единственный из нас усы сбрил!

– Кому ещё добавки?

– …Захожу я в этот театр. Маленькое тёмное помещение. Минут двадцать всех маринуют. Потом выходят два… ммм… человека в белых трико. Молча показывают какие-то па, уходят. Выходит девушка истерической наружности, читает стихотворения без единой рифмы, уходит. Появляется опять эта парочка, но уже голые. Опять корчатся. Всё практически в темноте. Уходят. Снова вырисовывается очкастая училка и, как бы декламирует поэзию, но молча. Просто рот открывает, и руками машет. Исчезает. Зажигается свет, все хлопают и начинают расходиться. Совершенно офонаревший от происходящего, спрашиваю соседа – «Что это было?» «Современное искусство».

– Гардемарин… Да я всего грамм 150 бахнул… Для смелости. Увидел её, понял – мало.

– А как всё это называлось?

– «Экзестенциальность нерушимости».

– Так тебе и надо. Я бы на такое название принципиально не пошёл.

– Почему? Сильно длинное?

– Нет. Я на Сартра обиделся.

– В общем, подзываю я халдея. Принесите, говорю, счёт. А у нас нет счета. Прекрасно, говорю. Тогда мы пошли? Погодите. Он смотрит на стол, что-то в уме прикидывает… И говорит, как сейчас помню, сумму около ста долларов. Чувствую, сам начинаю зеленеть. Вадик рядом начинает возмущаться, что это произвол, покажите ценники. И ценников, говорит, нет. Это совести у вас нет! Зовите директора!

– Правильно!