Травести бурлеска

Этот старый пердун допускал, что способности могут быть только у него. Предположение, подобного у других лиц, он воспринимал, как личное оскорбление.

— По крайней мере, — резким тоном продолжил Игнат, — так гласят материалы следствия. На суде в качестве свидетельницы выступала та самая Н. Она была избита до полусмерти в результате того конфликта. Еле выжила. Девушка рассказывала, что была очарована Романовым, считала, что должна оставаться с ним до конца жизни. Была убеждена в его гениальности и…

— Коллега, — поморщился профессор, — вы же врач. Вы не думали, что дело не в умении Романова, а в душевной болезненности самой девушки, а?

Игнат откашлялся и продолжать не стал.

— И как же его поймали? — спросил старый хрыч.

Видя заинтересованность профессуры, Игнат воодушевился:

— В этом помогла жена пациента. Оказала действенное участие, так сказать. Подробностей не знаю. Но после поимки, больной стал говорить, что является избранным. Стал высказывать бредовые идеи величия. Называл себя, то ли «смотрящим», то ли «подглядывающим». Твердил, что в его руках судьбы мира и всё такое. Потому был освидетельствован, признан невменяемым и отправлен к нам на принудительное лечение.

— Судить таких надо, и на пожизненное в строгий режим, а не в больницу! — вскричал профессор.

— Мы же правовое государство, — развёл руками Игнат. — Психически больной человек не может отбывать срок наказания в лагере, сами понимаете.

— Да уж, — вздохнул профессор. — А по мне бы отменить ещё закон о психиатрической помощи и вернуться хотя бы в восьмидесятые прошлого века. Тогда каждого морального урода можно было взять за жабры! — потряс он кулаком в воздухе. — И как вы сейчас его лечите? — спросил он отдышавшись.

— Я решил применить шоковую инсулиновую терапию, профессор, — ответил Игнат. — Сегодня у больного был первый эпилептический приступ на дозе восемнадцати единиц инсулина.

Старый хрыч, в сердцах, махнул рукой:

— Да бросьте вы! Какой инсулин. Вы же видите, у больного образный бред. Чётко сформированные идеи отношений. В аффекте — страх и агрессия. Какой к чёрту инсулин. Он же не дебютный больной с чувственными бредовыми идеями. Его заболеванию много лет и развивалась оно не остро, а исподволь. Нет, лечение комами не даст эффекта. Его уже в ум не вернёшь. Ему галоперидол с аминазином и побольше. Никаких новомодных дорогих лекарств. От них никакого прока. Корректоры можно не давать. Пусть скрутится в бараний рог. Крест на нём. Будет у нас на пожизненном, раз другие не хотят.

Игнат расплылся в улыбке и мягко кивнул:

— Как скажете, профессор.

Старик ещё раз бросил на меня из-под очков гневный взгляд, поморщился, облизал губы, зашевелил губами, словно хотел сплюнуть и передумал в последний момент, развернулся резко, и процессия двинулась от моей кровати, вслед за его тощей сутулой спиной.

Лёжа в беспомощности, я думал, что умер и попал в ад. Он именно такой. Здесь нет сковородок, огня и боли, выкручивания суставов на дыбе, острых иголок под ногти и в половой член. Здесь есть худшее — отупение.

Я заметил, как от уходивших, отстала фигура в белом халате. Она остановилась и позволила компании профессора покинуть палату. Над выползающей в дверной проём группой людей, мухами роились мудрёные наукообразные слова, тени которых отражались в белом кафеле стен.

Медленно, озираясь на входную дверь, фигура подошла ко мне и склонилась над лицом.

Я увидел Ингу. Почувствовал её дыхание на кончике своего носа. Она смотрела на меня, словно пытаясь разглядеть через цветное стекло моих глаз рыбку, спрятанную в океане безмыслия моей головы. Прикоснулась пальчиком к моим сухим губам, чтобы я молчал. Лицо девушки было естественным, как в нашу первую ночь, когда Инга смыла макияж. И аромат её духов снова вызывал в моей голове эротические фантазии.

— Это я, — прошептала она, — узнаёшь?

Я, молча, кивнул.

— Потерпи. Скоро ты будешь свободен.