Травести

Сесили. Потому что меня сейчас вытошнит прямо на вашу педерастическую соломенную шляпку – вы, жалкий зануда! – вы, лицемерный хвастливый хлыщ! – вы, буржуазный образованный обманщик! – вы, художник чертов! Маркс предупреждал, чтобы мы остерегались либералов, филантропов, сторонников постепенных реформ – они не добьются перемен. Их добьются только те, кто отважится пойти на лобовое столкновение с буржуазией, ибо таковы законы истории! Когда Ленину был двадцать один год, в России свирепствовал голод. Интеллигенция организовала помощь голодающим – бесплатные кухни, раздачу семенного зерна и тому подобное. Возглавил эту кампанию Лев Толстой. Ленин не принял в ней участия. Он понимал, что голод может стать движущей силой революции. Так он думал в Самаре в восемьсот девяностом – девяносто первом годах, в возрасте двадцати одного года. Совсем еще юноша, а уже понимал такие вещи, так что не говорите мне о вашей высшей морали, вы, надутый, начитавшийся Канта зануда. Вы говорите со мной о классовой борьбе, а на самом деле только и мечтаете о том, как бы увидеть меня в одних панталонах…

Карр. Неправда!

Но это правда. По мере того как Сесили продолжает свой монолог, мы постепенно получаем возможность взглянуть на нее глазами Карра. Разноцветные лучи прожекторов начинают играть на ее теле, а общий свет гаснет, за исключением луча прожектора, который направлен на Карра. Откуда-то из тысяча девятьсот семьдесят четвертого года доносятся слабые звуки биг-бэнда, играющего тему из «Звезды стриптиза». Карр в трансе. Музыка звучит все громче. К этому времени Сесили может, скажем, взобраться на свою конторку, которая, вероятно, празднично освещена на манер сцены кабаре.

Сесили. Единственное верное учение – это учение Маркса и Ленина, противопоставленное ревизионизму, оппортунистическому либеральному экономизму, социал-шовинистическому буржуазному индивидуализму, квазидадаистическому патернализму, псевдоуайльдовскому афоризму, субджойсианскому догматизму и катехизису, кубизму, экспрессионизму и ревматизму!..

Карр. Заберите… заберите все к чертям собачьим!

Обычное освещение.

Сесили. Я думаю, вам не следует так говорить со мной в рабочее время. Впрочем, поскольку справочный зал вот-вот закрывается на обед, я вам прощаю. Интеллект у мужчин не так часто встречается, чтобы походя пренебрегать им. Какие книги вас интересуют?

Карр. Книги? Какие книги? Что вы имеете в виду, Сесили? Я прочитал статью мистера Ленина, и в ней сказано все. Надеюсь, Сесили, я не оскорблю вас, если скажу честно и прямо, что в моих глазах вы зримое воплощение предельного совершенства.

Сесили. Внешнего или внутреннего?

Карр. И того и другого.

Сесили. О Тристан!

Карр. А вы, вы любите меня? Вы согласны поверить мне все ваши тайны?

Сесили. Какой вы глупый! Конечно. Я ведь жду вас уже несколько месяцев.

Карр (удивленно). Уже несколько месяцев?

Сесили. С тех пор как Джек признался мне, что у него есть младший брат, декадентствующий нигилист, моей девичьей мечтою стало познакомиться с вами, взяться за ваше исправление и полюбить вас.

Карр. О Сесили! (Карр пытается обнять Сесили, в результате чего стаскивает ее за конторку, где исчезает и сам. Впрочем, он тут же появляется оттуда.) Но, моя дорогая Сесили, неужели вы хотите сказать, что не полюбили бы меня, если бы… (и скрывается обратно)

Входит Надя, в строгом платье, с саквояжем и книгой.

Надя. С первых же минут, как только пришла весть о Февральской революции, Ильич стал рваться в Россию… Сон пропал у Ильича с того момента, когда пришли вести о революции, и вот по ночам строились самые невероятные планы.

Входит Ленин, одетый во все черное, как лютеранский священник, но в белом пасторском воротничке. Они с Надей переглядываются друг с другом с выражением отчаяния на лицах. Ульяновы ужасно похожи на уайльдовскую пару – мисс Призм и каноника Чезюбла.

Но об этом можно было думать только в ночном полубреду.