Транзит

Тони сносил стену. Он стоял, размахивая дрелью, посреди шквала пыли и шума, маска закрывала его нос и рот. Пол был уже разобран: повсюду, как кости скелета, торчали брусья, а пространства между ними были заполнены какой-то серой массой. Тони сколотил настил из досок, чтобы было удобнее передвигаться. Фургон строителя всё еще в ремонте, сказал он: изоляционные плиты должны были привезти на грузовике, но доставка запаздывает. Чтобы не терять времени, Тони начал сносить стену.

– Вот облом! – сказал он.

Павел был наверху и занимался шлифовкой дерева. Когда Тони переставал сверлить, дом моментально наполнял скрежет наждачной бумаги.

– Павел в плохом настроении, – сказал Тони, приподнимая маску. – Лучше он наверху.

У Павла болит живот, добавил он. Непонятно, является ли боль причиной его плохого настроения или наоборот. Тони уговаривал его остаться дома, но он не захотел. Тони предполагает, что у него расстройство пищеварения.

– У него запор, – сказал он, подмигивая, – от всей этой польской еды, его тянет по ней домой.

Павел спустился по лестнице и тихо прошел мимо нас к своему ящику с инструментами. Его маленькие ботинки были густо покрыты пылью. Он вынул из ящика новый рулон наждачной бумаги и, не сказав ни слова, вернулся наверх.

Тони продолжил сверлить. Он пытался вынуть из стены балки, но они не поддавались, и ему пришлось дергать их с силой. Одна из них поддалась неожиданно легко и с грохотом упала на брусья. Снизу последовал залп яростных ударов, после чего мы услышали, как кто-то громко топает по лестнице на улице. Раздался ожесточенный стук в дверь.

Тони застыл с дрелью в руке, и некоторое время мы просто смотрели друг на друга.

С улицы донесся голос Паулы. Она кричала. Она сказала, что знает, что я дома. Сказала, что мне нужно выйти, и она плюнет мне в лицо. Она рассказала обо мне всем соседям: люди вокруг уже знают, что я за человек и что у меня за дети. Она снова постучала в дверь кулаком. Выходи сюда, сказала она. Выходи, давай же. Потом я услышала, как она спускается по лестнице вниз, и через некоторое время входная дверь под нами захлопнулась с такой силой, что весь дом содрогнулся.

– Я пойду поговорю с ними, – сказал Тони, снимая маску.

Он отложил дрель и вышел, оставив дверь открытой. Я слышала, как он стучит в квартиру под нами. Через некоторое время до меня донеслись голоса. Интонации Паулы были слышны так хорошо, что, казалось, ее голос исходит из меня. Тони не возвращался, и в доме становилось холодно. Я не знала, закрыть мне входную дверь или оставить открытой. Я пошла наверх в свою комнату, но в ней Павел шлифовал подоконник. Он увидел, что я отступаю, и остановился.

– Пожалуйста, – сказал он, учтиво наклонив голову. – Готово, заходите.

Мы стояли и вместе смотрели вниз из окна, туда, где раньше стояла Паула, – на ступеньки у входной двери. Я поняла, что Павел, скорее всего, наблюдал отсюда всю сцену. Я спросила, чувствует ли он себя хоть сколько-нибудь лучше; он сделал нерешительное движение рукой и сказал:

– Немного.

Он стал складывать пленку, которой застелил пол и книжный шкаф, стоящий рядом с окном. Что-то там привлекло его внимание, и он немедленно протянул руку к шкафу. Он повернулся ко мне с книгой, его лицо осветилось, и он быстро пробормотал что-то на иностранном языке. Когда я не ответила, он показал мне книгу.

– Вы говорите по-польски? – спросил он, пыльным пальцем показывая на обложку книги.

Книга на польском, сказала я, но я не знаю польский.

Он сразу помрачнел. Это был перевод моей книги: я сказала, что если он хочет, то может оставить ее себе. Он поднял брови и внимательно посмотрел на нее с разных сторон. Затем кивнул и запихнул ее в карман своего комбинезона.

– Я подумал, вы говорите, – сказал он грустно.

Переводчицей была женщина моего возраста, которая жила в Варшаве. Она писала мне на электронную почту, чтобы задать несколько вопросов о тексте: я наблюдала за тем, как она создает свою собственную версию того, что я написала. В письмах она иногда рассказывала мне о своей жизни – она жила одна с маленьким сыном, – а иногда говорила о некоторых отрывках книги так, что я чувствовала, что ее работа вытесняет мою – не в том смысле, что она разрушала написанное мной, но в том, что теперь текст проживала она, а не я. В процессе перевода моя собственность перешла к ней – хорошо это или плохо. Как дом, сказала я.

Павел слушал меня, склонив голову набок, его глаза выражали настороженность. В Польше я сам построил свой дом, сказал он вскоре. Я сделал всё. Сделал полы, двери, крышу. Мои дети, сказал он, спят в кроватях, которые сделал я сам. Он научился ремеслу у отца, продолжил он, который был строителем. Но дома, которые строил его отец, отличались от его дома. Дешевые, сказал он, наморщив свой маленький нос. А его дом находится в лесу, у озера. Красивое место.

Но моему отцу это не хорошо, сказал он.