Транзит

Павел вышел, чтобы помочь Тони разгрузить машину. Они стояли и считали мешки с цементом, и Павел спросил что-то у Тони.

– По-английски, – скомандовал Тони. – Говори по-английски!

Тони сказал, что сегодня они будут снимать пол. Я спросила, шумно ли будет. Он ухмыльнулся.

– Сто процентов, – сказал он.

Я пошла в квартиру на цокольном этаже и постучала в дверь. Раздался собачий лай и затем, спустя несколько минут, звук тяжелых шагов, приближающихся к двери. Дверь открыла Паула. При виде меня ее лицо приняло неприязненное выражение.

– А, это ты, – сказала она. – Чего тебе?

Я начала объяснять, что сегодня будет немного шумно, но она перебила меня, заговорив громче.

– Джон вчера звонил в управу, чтобы пожаловаться, – сказала она. – Так ведь, Джон? – крикнула она, оглянувшись через плечо. – Он попросил их прийти и положить этому конец.

Сложив руки на груди, она стояла на пороге и смотрела на меня.

– Это должно быть запрещено, – сказала она.

Из квартиры послышалось шарканье, и за Паулой появился Джон.

– Уберись с дороги, Ленни, – хрипло сказал он собаке.

– От таких людей, как ты, – сказала Паула мне, – меня тошнит. Тошнит от того, как вы себя ведете.

– Видите ли, – сказал Джон, – мы живем здесь почти сорок лет.

– Я слышу, как вы топаете, – сказала Паула. – Наверное, вы даже обувь не снимаете. Ты, наверное, специально надеваешь туфли на каблуке. У тебя там был вчера кто-то, какой-то мужчина, я слышала. Отвратительно.

– Я болен, знаете ли, – сказал Джон.

– Я слышала тебя с ним, – сказала Паула. Она издала пронзительный маленький смешок, передразнивая, и манерно приложила руку к щеке. – Думаешь, ты можешь нас одурачить?

– У меня рак, понимаете, – сказал Джон.

– У него рак, – сказала Паула, решительно указывая на Джона пальцем. – А ты там наверху танцуешь в туфлях на каблуках и бросаешься на мужчин.

– Мне нехорошо, – сказал Джон.

– Конечно, тебе нехорошо, Джон, – сказала Паула. – Но некоторым людям наплевать, есть у тебя рак или нет, они продолжают вести себя как хотят.

Я попыталась объяснить, что, когда будут постелены новые звуконепроницаемые полы, шума будет меньше.

– Да что ты говоришь! – сказала Паула. – Мне уже сполна хватило звуков из твоей квартиры, я слышу их и днем и ночью. Меня тошнит, – сказала она, – от звука твоего голоса.

Она распалялась всё больше и больше: я видела, как ее грузное тело слегка подергивается, а голова качается из стороны в сторону, будто внутри нее что-то прорастает и раскрывается, желая выйти наружу. Она явно заводилась нарочно: она хотела выйти за пределы, как будто пытаясь доказать себе, что свободна. Я стояла молча. Ее рот стягивался и морщился, и я почувствовала, что она вот-вот в меня плюнет. Вместо этого она схватилась за край двери и приблизила свое лицо к моему.

– Меня от тебя воротит, – сказала она и с размаха хлопнула дверью.

Я пошла обратно наверх. У Тони в руке был молоток, и он уже начал отковыривать ламинат. Я сказала ему, что, возможно, сегодня всё-таки не стоит начинать работу с полом. Он не остановился: он продолжил отдирать пластину за пластиной, складывая их в кучу позади себя.

– Как скажете, – сказал он. – Но я говорил с ними вечером, и они говорили о’кей.

Я сказала, что удивлена.

– Она дала нам с Павлом чашки с чаем, – ухмыльнулся Тони, – и спросила, зачем за нами никто не смотрит.

Ну, сказала я, а сегодня она угрожает позвонить в управу и нажаловаться.

Тони перестал работать и с молотком в руках сел на колени. Он посмотрел мне в глаза.

– Я с Павлом, – сказал он, – заботимся об этом.

Я вышла и двинулась в сторону метро. На станции был старый лифт, который мучительно медленно опускал людей с улицы к платформе и поднимал обратно. Станцию должны были в следующем году закрыть на ремонт, чтобы установить новый лифт: объявление на входе предупреждало, что она будет закрыта на девять месяцев. Каждое утро и каждый вечер прилично одетые люди по дороге на работу или с работы потоком входили и выходили из дверей станции. Торопясь ко входу, они разговаривали по телефону, держали портфели, сумки, стаканчики с кофе, и складывалось впечатление, что их распорядок дня заключается в серии точно распределенных во времени действий. Станция казалась неотъемлемой частью их дня, и я задумалась, что же они чувствуют, когда проходят мимо объявления, предупреждающего о ее будущем закрытии.