Translit

Дальше Кит действовала так, словно все происходило во сне. Она пошла на кухню и сварила кофе. Развернула пакет с венскими булочками и положила по одной на каждую тарелку. Тарелки поставила на маленький стол в гостиной. Перелила кофе в кофейник и водрузила кофейник между тарелками. Принесла салфетки, положила по одной справа от каждой тарелки. Вспомнила, что забыла сливки (Курт всегда пьет кофе со сливками, брррр!), нашла их в холодильнике, налила в сливочник – у Курта, в отличие от нее самой, все было: сливочник для сливок, молочник для молока, яйцерезка для вареных вкрутую яиц, чеснокодробилка для чеснока… и даже этот, как его… пет-руш-ко-из-мель-чи-тель, странный прибор, напоминавший миниатюрную мясорубку с неким ежиком внутри, ежик этот (ежика этого) надо было, стало быть, вертеть – тогда-то петрушка и из-мель-ча-лась. Ну, ладно… поместив сливочник в центр стола, Кит села с ногами в кресло и стала ждать. Она не знала, чего ждала, кого – что-нибудь должно было случиться, кто-нибудь должен был прийти, не век же ей тут сидеть одной в чужом доме, зачем-то ведь она сюда приехала!

Телефон стоял рядом с креслом – и Кит все боялась, что он внезапно зазвонит… Чтобы этого не случилось, она еще раз прокрутила запись голоса Курта на автоответчике: «К сожалению, я не могу подойти к телефону, поскольку нахожусь в Ютландии. Перезвоните мне дня через два, спасибо. Или оставьте свое сообщение на автоответчике». Подумала, подумала – да и позвонила Курту на мобильный.

– А-а-а, Кит… что-нибудь срочное?

– Да нет, в общем…

– Давай позже поговорим, можно? А то у него там, в мезонине, я слышу, телефон надрывается…

– Можно и позже, – без боя сдалась Кит, даже не сказав, откуда звонит.

И тут на втором этаже, где обычно находился Курт, раздался звук открывающейся двери.

– Курт? – оторопев, крикнула Кит в пространство, чувствуя, как во рту мгновенно высохло.

– Какой Курт! – ворчливо отозвался сверху Курт. – Я же в Ютландии, только что с тобой из Обенро разговаривал!

– Да почему в Ютландии-то, как в Ютландии-то? – внутренне отменяя несуразность диалога, спросила Кит.

– Вот тоже… инспектор полиции! Спасать я его уехал, понимаешь? Спасать!

– Но ты же сейчас здесь! – не выдержала Кит.

– Не сходи с ума, – обычнейшим образом ответил Курт. – Никакого «сейчас» больше нет. И никакого «здесь» тоже нет. Кончились все «сейчас» и «здесь», кон-чи-лись!

И дверь на втором этаже захлопнулась.

Откинувшись в кресле, Кит прикрыла глаза и твердо решила больше не бояться, а придумать всему происходящему правдоподобное объяснение. Объяснение не замедлило придуматься: это не жизнь, это… это дядя Асгер продолжает писать! И – ах, на фоне зловещего, не прекращающегося письма дяди Асгера невероятно наивным кажется древний Уайльд со своим портретом-дориана-грея: неправда, неправда, неправда, мистер Уайльд, искусство не дарит нам молодость, искусство ничего нам не дарит – оно только забирает и забирает нашу жизнь! Оно питается нашей жизнью, питается нами, высасывая кровь по капельке, – и когда портрет написан, художник и его модель падают мертвыми. Теперь будет жить лишь искусство – вечно юное, лживое… наглое, это оно по ночам станет сбегать с портрета легкими шагами и, дурача всех вокруг, прикидываться жизнью, кутить в портовых тавернах, блудить в грязных борделях, убивать и грабить – чтобы наутро снова как ни в чем не бывало возвращаться в раму и с торжествующей – не-вин-ней-шей! – улыбкой смотреть на нас сверху вниз: вечно юное, лживое, наглое.

И Кит вдруг поняла, что больше не боится дяди Асгера: дядя Асгер несчастный, бедный, глупый, да и все настоящие художники несчастные, бедные, глупые… пишут, пишут, а сами не знают, что умирают и вот-вот умрут.

Пусть дядя Асгер продолжает писать. Пусть сорока с лишним лет жизни как не бывало, а дядя Асгер все продолжает и продолжает… может быть, знает откуда-нибудь все-таки, что и он, художник, и она, его модель, будут жить ровно столько, сколько длится процесс письма? Знает и – нарочно тянет время? Готов ли портрет, дескать? – Увы, портрет пока не готов. – А теперь готов портрет? – Да нет, и теперь не готов. – Но уж теперь-то готов, наверное? – Что ж Вы так нетерпеливы… говорю ведь «не готов» – значит не готов!

И пока не готов портрет (а дай Бог дяде Асгеру сил и времени!), много всего будет происходить с Кит – и, пожалуйста, не вертитесь, lille De, Вы художнику мешаете. А устали – терпите: оно и понятно, что сил искусство никому не прибавляет, если мы с Вами о настоящем искусстве, lille De: изнурительный, доложу я Вам, труд, письмо – поизнурительнее Вашего позирования.

Много всего происходить будет, значит. Вон уже сколько всего напроисходило за последние минут тридцать-сорок… она даже упустила что-то существенное, а что именно – никак не вспомнит, жалко. Ах, да вот же:

– Ку-урт, – довольно ему, в конце концов, в игры играть, не заигрался бы совсем! – ты что имел в виду, когда про мезонин говорил, откуда опять тема мезонина? Ку-урт?

А ответа сверху и не было.