Translit

В этом смысле Курт был, конечно, собакой Павлова, причем даже не простой собакой Павлова – одной, так сказать, из собак, но образцовой собакой Павлова. Не подойти к телефону, находясь поблизости, он считал непристойным. Назначение купленного для него сто лет назад и так же давно установленного автоответчика Курт понимал исключительно примитивно: хранить в себе сведения о звонках, поступивших в отсутствие Курта. Возвращаясь откуда-нибудь (например, из ближайшего супермаркета), он обязательно нажимал на правую кнопку автоответчика, чтобы проверить, не звонил ли кто. И если звонили, Курт перезванивал тут же: даже не поставив сумку… так, с сумкой в руке, и разговаривал.

Понять, что автоответчик на самом деле нужен для того, чтобы «фильтровать» звонки, то есть сначала послушать, кто тебе звонит, а уже потом – в зависимости от обстоятельств или настроения – брать или не брать трубку, Курту так никогда и не удалось. Кстати, не было и ничего страшнее, чем сказать ему: «Ты вчера не брал трубку» – Кит пару раз попробовала, последствия были ужасны. Что-значит-не-брал-трубку, как-тебе-удаются-такие-бессовестные-формулировки, если-не-брал-трубку-значит-дома-не-было… и так далее.

Нарываться еще раз не хотелось, но Кит кое-чего в последнем своем сообщении себе напозволяла – насчет я-знаю-что-ты-не-в-Ютландии… это было зря. Теперь придется каяться, поскольку в чем-то она опять промахнулась: не то Курт на самом деле так не вовремя уехал в Ютландию, не то надулся и решил уже никогда больше не разговаривать с нею (решение такое он принимал как минимум дважды в неделю).

Ни звонить еще раз, ни гадать дальше Кит не стала – на ночь глядя отправилась в гости, наспех поборов в себе жуткую усталость последних двух суток. На минуточку ей показалось странным, что, кроме нее, в автобусе не было ни одного пассажира: время, конечно, сильно позднее, но чтобы уж совсем никому не надо в Копенгаген… непонятно… впрочем, она тут же забыла об этом и доехала до станции «Главный вокзал» одна.

Делая пересадку, Кит купила в ночном киоске свежих венских булочек, которые Курт любил, но упаковали булочки глупо, возложив их на продольную картонку и обернув все это дело бумагой: теперь ей приходилось, согнув руку в локте, нести шаткое сооружение на ладони, на уровне груди. Так ехала в метро – с сооружением перед собой, так и к дому подошла. На звонок в дверь никто не откликнулся. Ключ у Кит имелся свой – и недолго думая она им воспользовалась.

В доме – по крайней мере, на первом этаже – было нехорошо пусто. Подниматься на второй, к Курту, она не решилась… даже в отсутствие Курта не решилась: тот, делая исключение только для своего соседа с первого этажа, терпеть не мог, когда к нему вламывались без приглашения.

Понять, как и почему исчез Курт, здесь, на первом этаже, однако не удавалось: в прихожей не оказалось вообще никаких следов срочного отъезда – вроде забытых на случайных местах вещей, а в кухне не было даже кружки с недопитым кофе, которая была – всегда, поскольку Курт, как и сама Кит, постоянно носил с собой кружку, периодически делая глоток-другой и в конце концов забывая свой кофе на подлокотнике, например, кресла. Вся посуда на кухне оказалась вымытой, посудомоечная машина – разгруженной… казалось, Курт, расправившись с повседневными обязанностями, просто вышел ненадолго – например, пройтись перед сном, что ему, вообще говоря, было совсем не свойственно.

Кит нажала на правую кнопку автоответчика и услышала:

– Курт, это Кит. Я знаю, что ты не находишься в Ютландии, хватит валять дурака. Мне нужно задать тебе один вопрос…

Это сообщение оказалось единственным.

Кит стерла его: не было, стало быть, сообщения, дорогой Курт, нечего мне, как сказано, нарываться… Не было сообщения – и вопроса не было. А если и был вопрос, то ответ на него Кит знала – ответ Курта знала (Курт ведь всерьез никогда ее не принимал, что ему и этот вопрос?):

– Ах, Кит, довольно мне голову морочить: у меня уже один такой… морочильщик на первом этаже – под боком! – живет.