Translit

Одной ногой Манон уже в машине, но вторая пока на асфальте – сделать шаг можно в любую сторону, только Манон не знает, в какую – страшнее. А он поддерживает ее под локоть – просто поддерживает, словно давая ей время принять решение.

– Откуда ты знаешь, как называется гостиница?

Только бы он не улыбался в ответ этой новой своей, растерянной своей улыбкой, против которой Манон совсем безоружна.

Но именно новой своей, растерянной своей улыбкой он и улыбнулся. А за улыбкой последовала безмятежная стайка слов:

– Я не знаю, как называется гостиница, с чего ты взяла?

– Разве ты только что не сказал шоферу, куда ехать?

Он внимательно посмотрел на нее – словно они не были знакомы.

– Нет, я просто спросил, не самой ли судьбой он послан сюда, в старый город, куда обычно не любят ездить таксисты. Он отчитался, что самой судьбой и послан. А адрес ему сейчас скажешь ты: я только пообещал, что это недалеко… ведь недалеко?

– Недалеко, – ответила Манон и вздохнула – насколько могла облегченно.

То есть не совсем облегченно – ибо полной ясности не было в ее сердце: все мерещился подлог какой-то, все казалось, будто забыла она что-то… пустяк какой-то забыла. И перед тем, как сесть в такси, Манон – просто на всякий случай – бросила взгляд назад, на пустую и почти темную улицу. С одним-единственным прохожим вдалеке.

Итак, мы имеем на оси эдукции (Э) субъективную структуру (Сс) и объективную структуру (Ос), которые встречаются и определяют мир романа (МР). В зависимости от того, лежит ли МР ближе к Сс или к Ос, он порождает три типа наррации, в которых принимают участие различные нарративные субъекты, начиная с формы, ближайшей к Сс (тип прустовского романа), и кончая формой, ближайшей к Ос (тип объективистского романа). Таким образом, абстрактный МР, определяемый встречей Сс и Ос в трех разных точках на оси эдукции (MPI, МР2, MP3), разрешается в динамизме структуры, в нарративном продукте (Н), смысл которого неразрывно связан с МР.

Однако очевидно, что МР не растворяется в Н так, что МР=Н, ибо между МР и Н всегда проходит время, необходимое для реализации, в течение которого нарративный субъект и его языковое сообщение приспосабливаются друг к другу. Нарративный субъект (С) претерпевает этот процесс, ибо его касается новый (и/или старый) опыт, а языковое сообщение, коммуникация (К) касаются его постольку, поскольку романист не только выражает себя в языке (в той или иной степени близком к разговорному), но и размышляет о нем, то есть оценивает его выразительность, исправляя и направляя эффективность своего сообщения в пределах собственно языковой условной системы (кода).

Вертикальная дистанция между МР и Н (разделенными временем реализации) обусловливает процесс Н (подобно тому как дистанция по горизонтали между Сс и Ос помещала МР на границе с реальностью) следующим образом: непрерывность С и К, исходящих из МР, нарушается, претерпевает наложения, интерференции, что обогащает (также и в смысле риторики и стиля) продукт Н. Все это, образуя системы соответствий и создавая равновесие, формирует Н, определяет форму Н как систему трансформаций, которая, будучи регулируемой одним принципом, обогащается за счет внешних элементов, подчиненных ее правилам{28}.

Курт всегда знал, зачем он появился в жизни этого русского человека.

Чтобы спасти.

Курт был сенбернаром, собакой-спасателем… самой практичной из собак. Где-то написано, что спасать – у сенбернаров в крови: их даже никто этому не обучает. Просто возникает в большой голове сенбернара мысль: пора спасать – и сенбернар идет на запах опасности. И спасает.

Приглашая русского человека в Данию, Курт не знал, от чего именно того пора спасать… может, и не было – от чего, но мысль «пора спасать» была. А такие мысли просто так не приходят.

– От чего ты тогда спасал меня, Курт?

Этот вопрос злил Курта, как злил бы и любого сенбернара, и он, как и любой сенбернар – допустим, спрошенный о том же – только ворчал в ответ:

– От чего, от чего… от всего!

– А от чего теперь спасаешь?

– От всего!

Просто Россия – это такая… опасная страна. Жить в ней опасно – так пишут в газетах. И так все кругом говорят – кто читает газеты, конечно, а другие Курту неинтересны. Вот и речь, значит, идет о спасении жизни… а жизнь, понятное дело, от смерти спасают – наверное, и он, Курт – от смерти.

И не мешай мне, дескать, тебя спасать. Потому что у меня это в крови.

Только русскому человеку жизнь, похоже, была не дорога. А дороги ему были всякие глупости, за которые Курт гроша ломаного не дал бы. Ему дороги были какие-то идеи… в основном, так сказать, крученые. Нет, существуют на свете, конечно, и хорошие, прямые идеи: равенство, братство, счастье, свобода слова, совесть… но ему, этому русскому человеку, от них ни жарко, ни холодно: ему подавай идеи крученые, верченые… он словно в густом лесу живет – ив лес к нему, хоть умри, не продерешься… а как спасать, когда не продерешься? Но Курт, понятное дело, продирался: для сенбернаров преград нет.