Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль-Декабрь

В России сейчас очень даже можно попасть в элиту, это очень просто. Для этого надо сделать два-три нехитрых движения — и вот тебя уже зовут на все ток-шоу, а после ты получаешь своё, а вот тебе уже полные льготы в любых твоих экономических начинаниях. Всё очень легко. Да, конечно, у тебя есть шанс, что тебя всегда показательно схарчат. Но существует определённый договор: до какого-то времени ты безнаказанно воруешь, а потом, извини, ты превращаешься в объект показательной расправы. То есть потом не удивляйся.

Я не думаю, что сегодняшняя Россия достаточно герметична, и самое главное — что в ней есть достаточные стимулы для развития культуры. Культура сегодня — одно из самых непрестижных занятий, поэтому приток имён туда, в общем, довольно медленный. Вы мне скажете: «А как же вот у вас на Новый год будет сидеть две дюжины молодых поэтов?» Ну, во-первых, пока ещё (я надеюсь, они не обидятся) это молодые поэты не того класса, чтобы я уже заламывал руки и кричал: «Новый Гоголь явился!» Во-вторых, это пока ещё очень робкий и осторожный расцвет, диктующийся, вероятно, тоже теми самыми соображениями: «А зачем? А каков собственно стимул?» Ведь для того, чтобы молодой человек писал, недостаточно одного буйства гормонов. Нужно ещё желание славы. А сегодня, к сожалению, литература — это занятие почти постыдное, потому что оно не имеет собою никакого результата, никаких общественных перемен. Поэтому я не думаю, что нас ожидают какие-либо прорывы в кинематографе, в театре и уж подавно в прозе.

Поэзия — вообще такое дело, оно особое, отдельное. Я мог бы об этом порассуждать, если бы это было кому-нибудь интересно. Но поэзия — она расцветает ведь не только тогда, когда есть для этого стимулы. Поэзия — это такая «высокая болезнь», как говорил Пастернак, это такой род довольно специальной реакции, в том числе и на унижение. Потому что Ахматова, например, своим опытом доказала, что поэту необязательно находиться на котурнах, он может быть и в канаве. Она всё время повторяла: «Я — поэт, моё место в канаве», — перефразируя, конечно, знаменитое «Я — актёр, и моё место в буфете». Поэт может писать и с позиции униженного, и с позиции растоптанного. То есть поэзия — это такая штука, которая, в общем, не требует самоуважения, которая может превратить даже унижение в предмет высокой литературы.

В прозе так не получается, потому что автор нарратива, автор повествования — он для того, чтобы ему верили, и для того, чтобы его воспринимали, он должен всё-таки находиться… ну, не скажу на пьедестале, но по крайней мере в положении, в позиции самоуважения, понимаете. И я очень мало знаю текстов в мировой литературе с отрицательным протагонистом или, по крайней мере, текстов, которые написаны с явным желанием разрушить литературу, с неуважением к ней. Кроме Шаламова, мне ничто на ум не приходит. Шаламов и, может быть, в некоторых своих вещах Адамович — например, в «Карателях». Но там они имеют дело с тем материалом, который действительно находится за гранью литературы. В остальном же поэзия, по-моему, сейчас единственное, что выживет, потому что все остальные нарраторские позиции дискредитированы.

Что будет с поэзией, как она будет развиваться? Здесь можно согласиться с Айзенбергом, который говорит: «Все мы сейчас хотим услышать новое слово, но сказать его может только сама поэзия». Она в известном смысле пишет себя. Мы сразу его услышим, когда оно раздастся, но пока ещё оно, к сожалению, не звучит или звучит недостаточно громко. Мы все пытаемся сейчас нащупать этот звук. Вот будем мы в Новогоднюю ночь его нащупывать, потому что приедет даже некоторое количество, специально едет, вот видите, в Новогоднюю ночь некоторое количество авторов провинциальных, чтобы заявить о себе. Я пока не жду не то что расцвета, а даже и качественного мейнстрима.

«С наступающим!» Вас также с наступающим!

«Кого вы слушаете из современных бардов после ушедшего от нас Марка Фрейдкина?»

Для меня бардом номер один был и остаётся Михаил Щербаков, но равных ему или даже близких к нему я пока не вижу. Мне интересно всё, что продолжает делать Ким, хотя он пишет сейчас не очень много и в основном сосредоточился на писании либретто, это можно понять. Я пока ещё не встретил за довольно долгое время ни одного автора, у которого был бы собственный голос. Действительно, петь тоже можно не во всякое время.

Понимаете, очень много людей говорят: «А что вас не устраивает в текущем моменте?» Ну, очень трудно предъявить вам какие-то чудовищные или недостаточно чудовищные, но печальные итоги. Начинаешь говорить о каких-то символических вещах — и тут же тебя упрекают в том, что ты из трагедии живых людей делаешь символы.