Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2016 Июль-Декабрь

Книга Пановой находится в одном ряду со многими деконструкторскими текстами последнего времени, но, в отличие от всяких катаевских «Анти-Ахматовых» и прочей откровенно хамской литературы (даже и не стоило бы её вспоминать), Панова в своём деконструировании очень аккуратна, уважительна и, я бы сказал, сострадательна. Эту книгу надо читать, безусловно, просто чтобы понимать, как делаются репутации в литературе. Почему Хармс — раздутая и безмерно преувеличенная фигура (мне так не кажется, но она имеет право на такое мнение). Почему, скажем, иногда Кузмин оказывается совершенным лидером по числу посвящённых ему работ, а иногда сдвигается в тень. Почему такой персонаж, как Хлебников, стал культовым для славистов — потому что его можно истолковать и так, и сяк, и как угодно. То есть из того, что я купил на non/fictio№, эта книга вызвала у меня самый сильный восторг и самое большое негодование временами, то есть я испытывал сильные эмоции, её читая. Ну и, конечно, «Тобол» Иванова тоже надо читать, хотя у меня сложное отношение к этой книге.

Поговорим через три минуты.

РЕКЛАМА

Д. Быков― Продолжаем разговор.

«Вы говорили, что не являетесь большим поклонником либерализма и демократии. Скажите, что для вас «либерализм» и «демократия»? И какие изъяны в этих явлениях вы отмечаете?»

Видите ли, я и сейчас это повторю. Демократия — я согласен, наверное, с Черчиллем, что это лучший из худших способов управления государством. И демократия как власть большинства может привести к чудовищным явлениям. Другое дело, что меритократия, способы её организации пока ещё человечеству неизвестны, достаточно надёжные. Но думаю, что рано или поздно демократия будет восприниматься лишь как одна из стартовых ступеней истории, стартовая ступень этой ракеты. Конечно, демократия — это не окончательное решение всех проблем. И мы уже много раз видели, к чему демократия приводит, особенно там, где есть лёгкость манипулирования. Я остаюсь, в общем, не скажу врагом, но оппонентом классического либерализма, потому что для меня очень много значат внеличные ценности.

Вот есть отдельные (не побоюсь этого слова) кретины, которые вылавливают мои статьи десятилетней, двадцатилетней давности и говорят: «Как же? Вы были провластным журналистом, а вот теперь переобулись в воздухе». Ни от одной из своих статей я не отрекаюсь. Когда я говорил о том, что «русская интеллигенция нагибается перед любой силой» — простите, мы и сейчас это видим. Конечно, интеллигенция — лучшая часть народа, но она несёт в себе, к сожалению, все родимые пятна этого народа. Она не может от него отличаться радикально, она им порождена.

Точно так же либерализм очень часто является трусливым выбором слабака, потому что это знак неготовности противостоять злу. И иногда действительно толерантность бывает отвратительна. Уже дотерпелись до того, что терпят вещи совершенно несовместимые с жизнью (не говорю — с моралью). Конечно, и патриотическое воспитание совершенно необходимо, когда его осуществляют умные, а не идиоты. Иными словами — я категорически за то, чтобы быть патриотом и государственником. Иное дело, что пока так получается, что я государственник без государства, потому что государство в его нынешнем виде имеет исключительно садические цели.

А так ни от одной из своих публикаций антилиберального толка я совершенно не отрекаюсь, поэтому у меня и такие сложные отношения что с либералами, что с консерваторами. Я ни в один паттерн не укладываюсь. И человек я по вкусам своим скорее консервативный. Ну, что даже поделать, если в России консерватизм в последнее время (а впрочем, и всегда) понимается как поддержка репрессий. Ну что же? Какое это отношение имеет к консерватизму? Это, наоборот, деструкция полная, разрушение. Но тем не менее консерватором называется тот, кто призывает всё запретить и всех убить.

Поэтому пока ещё я остаюсь патриотом небесной родины, идеальной родины, а родина реальная вызывает у меня очень много вопросов. А уж та Россия, которая на каждом углу кричит об англосаксах и русофобии, — это, мне кажется, один из самых неприятных её изводов. Но это вовсе не значит, я стал лучше относиться к девяностым годам. В конце концов, всё, что мы сегодня наблюдаем, — это следствие и последствие девяностых годов. Просто свободы слова тогда было больше, и мы все были в заложниках у этой свободы слова. А так я и тогда, в общем, ничего особенно провластного не писал. Не было у меня и никаких пропутинских текстов. Я говорил, что Путин вызывает у меня определённые надежды. Он их вызывал, как и у очень многих. Но я очень быстро понял, что ломать матрицу он не намерен, а согласно этой матрице он обязан выродиться. И поэтому уже к Беслану у меня никаких иллюзий не было. Да собственно, их и изначально не было.