Да ничего не идёт. Я очень далёк от этой литературы. Мне нравится роман «Речные заводи». И нравится он мне потому, что это совершенно новый, небывалый способ организации повествования: свободно реализм и магия мешаются. Очень безэмоциональное повествование, то есть безоценочное. Очень много действия и очень мало рефлексии. «Речные заводи» — прелестный роман. И нравятся мне всякие фольклорные рассказы о лисах, о чудесах, приключениях, о великих фокусниках — вот такие вещи. А современная китайская проза мне практически неизвестна. Моё знакомство с китайской литературой XX века обрывается на Лу Сине.
«Как вы оцениваете Мо Яня?»
Не могу сказать, что мне это было интересно. «Большая грудь, широкий зад» я прочитал ещё когда-то в интернете, когда его выкладывал переводчик. А вот эта история про вино как-то совсем не пошла. Я понимаю, что это хорошо, наверное, но как-то, понимаете, мне это показалось ужасно скучным. «Красный гаолян» — хороший фильм, вот эта экранизация его сочинения. А само сочинение я не читал.
«Идея «Пиковой дамы» фантастична. Читатель верит в роковую связь с потусторонним. Что значила для Пушкина связь с запредельным?»
Во-первых, это литературный эксперимент — новелла, шутка, как угодно. Не надо всё время приписывать Пушкину высокую мысль. Я знаком с этой теорией, что «Пиковая дама» открывает нового героя, героя-разночинца, что Герман — это представитель новых людей, волевых. Нет, ничего там этого нет, по-моему. Новые люди есть в «Повестях Белкина». Там Вырин, безусловно, первый маленький человек в русской литературе, но изображён он очень издевательски, что и точно показал Гершензон. Но делать из Германа нового героя, по-моему, неправильно. Это типичный европейский герой. И вообще это европейская новелла. Это попытка показать, что «мы умеем не хуже», перенести на русскую почву европейскую готическую новеллу.
Другое дело, что Пушкин — как действительно, вероятно, гениальнейший писатель в русской прозе, а в поэзии уж подавно — умеет, как писал правильно про него Белинский, безделку сделать шедевром. Есть авторы, которые не могут писать плохо. В «Пиковой даме» поэтому появляются разнообразные подтексты, смыслы, но она, мне кажется, влиятельна именно благодаря своему стилю и блистательно построенной интриге. Она влиятельна как художественный текст, а не как идеологическое высказывание.
Замечательный образ старухи-судьбы, кстати говоря, появляется в России во множестве текстов, вплоть до хармсовской «Старухи». Старуха — это судьба, вот этот рок. Есть много работ, посвящённых сходствам между «Преступлением и наказанием» и «Пиковой дамой». Конечно, фабула «Преступления и наказания» — убийство старухи из-за денег — уже содержится в «Пиковой даме». Но проблема в том, что у Пушкина старуха отмщает, причём отмщает, мстит именно в сфере рока, в сфере карточной игры, в фараоне. Она имеет с роком какую-то таинственную связь. И, может быть, она сама — рок. А у Достоевского старуха практически после смерти в повествовании не возникает, кроме как в нескольких снах. И, может быть, за этот счёт роман сильно проигрывает в готичности, скатываясь в физиологию, в идеологию, но переставая быть триллером.
«Открыли ли вы для себя обязательные к прочтению книги на последнем non/fictio№?»
Довольно много, но в первую очередь… Тут об этом, кстати, произведении есть отдельный вопрос: какие чувства у меня вызвала книга Лады Пановой «Мнимое сиротство»? Она вышла в издательстве Высшей школы экономики. Довольно увесистая монография, в которой развенчиваются Хармс и Хлебников, точнее — развенчиваются и жизнестроительские стратегии, и, я бы сказал, их репутации; доказывается довольно грубо, что Хармс — это случай, скорее всего, клинического невроза, а Хлебников — вдобавок ещё и авторская мифология. И подробно развенчиваются его математические работы, доказывается, что никаким предсказателем судьбы он не был, да и поэтом-то был, в общем-то, довольно посредственным, раздутым — что, кстати говоря, при Маяковском, некоторые утверждали, он вроде бы полусоглашался, говоря, что это безумие. Есть и такие свидетельства. Хотя сам он о Хлебникове отзывался с неизменным почтением. Может быть, это была дань цеховой дисциплине.