Транскрипт

Войдя в лес, Муравлеев тут же узнал уходящую вдаль аллею. Только где это было? С ассенизаторами? В гостиничном баре? Ира с Фимой ушли вперед, а Муравлеев соображал: до боли знакомая местность, но чего-то все-таки не хватает. Вот тут левее под деревом должны быть иконки Microsoft Word, Excel, PowerPoint, Internet Explorer… И, прояснив, откуда он знает этот пейзаж, бросился догонять. Из тех грибов, что ему светят, бывает два, мухомор и поганка, но «поганок» оказалось столько, что Муравлеева взяла оторопь. И резные высокие пагоды, и гнилые избушки, и гладкие голыши, – сколько мира, не названного в голове! Не могут же все быть «поганки»! Порывшись в памяти, обнаружил гриб Карла-Иоганна, который любил Карл-Иоганн, мельтешила какая-то кантарель… Надо принять меры, пока не взяли за жопу в официальной фунговедческой обстановке. Или кто-нибудь скажет в теплой беседе:

– А вы собираете вешки?

И Муравлеев даст петуха. Или, в том же суде, где всегда инсценируют бородатые анекдоты: оттого померла, что грибков поела. А прокурор возьмет и спросит: каких?

Мимо прошел человек, вперившись под ноги с совершенно муравлеевским ужасом и вниманием.

– Это кто-то из наших! – шепнула Ира. – Другие здесь так не ходят.

И верно, тот собирал ингредиенты для почечного чая по рецепту Галахова. Ира с Фимой набрали каких-то эквивалентов, рыхлых, сырых и бледных, но тут и болото, оправдывались Ира с Фимой, немножко другой окрас, чуть иная консистенция, а в принципе все то же самое, и Муравлеев понял, что все это придется ему съесть, и что это даже справедливо – побыть в шкуре реципиента своих переводов. А вот мухомора не оказалось.

Загрузив грибами багажник, поехали прочь, и Муравлеев, наполненный кислородом, рвался, как шарик под потолок. «Диес ире, диес илла», – мурлыкал он вместе с радио, пока Ира не обратилась к Фиме:

– Представляешь, что он понимает каждое слово?

– Да, Муравлеев у нас молоток! – легко согласился Фима, но Ира взглянула на него уничтожающе.

– А ты можешь хоть иногда перестать? – вдруг спросила она.

Муравлеев, задумавшись, бросил руль, и Ира пожалела, что спросила. Впрочем, он тут же выправился.

– Перестать зачем? – уточнил Муравлеев.

– Так же жить невозможно.

Что-то в ее словах было, какое-то рациональное зерно. Стоило выучить греческий алфавит, и там, где раньше с волнующим чувством неполноценности пожирал глазами каждый κοσμος, теперь за волшебным забором (скорее лишь тень на плетень) видел всего лишь космос, стал даже подозревать, что подпрыгивающие точки, которые всегда рассматривает, если переводить случается на синтетическом ковролине, тоже не несут никакого такого уж важного эзотерического сообщения, если выучить соответствующий алфавит…. Да, должно быть, Ира права, в этом стремлении всюду сунуть свой нос (в его случае, ухо) есть какое-то нарушение вавилонской конвенции, незаконная конвертация белого шума в смысл. Как в каждой гадалке, в нем иногда шевелился суеверный страх поплатиться за свой voyeurism-entendism – видеть больше, чем полагается, слышать больше, чем полагается (и, как той же гадалке, никогда уж ему не узнать, что в переводческой дворницкой обсуждалось вовсе не изнасилование, а маринад адобо: чилийский перец поблано, лук, чеснок, зеленый лимон, пять ложек уксусу, мед и корица, щепотка тмина и – только не миксером! – взбить все вилкой). Муравлеев резко затормозил и нырнул на обочину.

Пусть порадуется. Городские жители обожают домашние распродажи селян – ветхий скарб, вынесенный на обочину и разложенный на шатких столиках, где, по преданию, попадается антиквариат, да и просто комплект тарелок за пять долларов – плохо, что ли? Ира выбралась из машины.

Платья, блузки и туфли «зачем, мне и этих уже не сносить» (разве та, что любила, покупая, порисоваться, хоть секунду верила в эти слова?), горы солонок, половников, ржавых сережек, по пять центов за штуку в коробках сложены книги, пухлые, желтые, опирающиеся друг на друга, чтоб не упасть в строю (и Муравлеев, конечно, сразу ринулся к ним). Романы из писчебумажной секции гастронома, пляжное чтиво (какие когда-то загорелые, глянцевые, молодые), пособия по освоению компьютера системы «Макинтош», как воспитать детей по системе доктора Спока, потеплее принять гостей и спастись от депрессии, – чья-то старательная, чистосердечная попытка жить, ибо, Муравлеев давно заметил, стремление подчитать по предмету всегда говорит о чистосердечности намерений. Муравлеев проверил, как там справляется Ира, и увидел, что Ира стоит над фаянсовым тазом и переживает бытовое откровение № 1.