Трамвай

Облегченно выдохнув, Фил подошел к окну, в которое вливался теплый воздух летнего вечера. На улице было необычно тихо, лишь откуда-то от киосков у метро доносилась музыка. Небо понемногу начинало переливаться оранжево-зелено-синими красками заката, на которых острой черточкой выделялась на горизонте Останкинская телебашня.

Рядом в комнате разбившиеся на группки гости обсуждали какие-то интересные им темы, к которым Фил не очень-то хотел прислушиваться. Но что-то долетало все равно.

– Пашка, привет! Я слышала, вы в Германию эмигрируете? По еврейской линии, да?

Фил мельком посмотрел на худенькую черноглазую девушку, подошедшую к его другу. Как её, Алла, что ли?

– Ну, не то, чтобы… – Паша попытался сформулировать мысль, что как раз он-то ко всему этому никакого отношения не имеет, но девушка его особо и не слушала:

– И правильно! Я тоже так говорю, нечего в этой рашке делать, уезжать надо! Скоро погромы начнутся, мне одни умные люди сказали! Мы ведь тоже уезжаем, ты в курсе?

– Нет… – замотал головой ошарашенный ее напором Паша.

– Это было так трудно, так трудно, но мы справились! Особенно к бабушке на интервью пристали, ты представляешь? Отчего такая пожилая женщина захотела вдруг уехать, спрашивают. Ну, она как заладила: «Звонят, грозят, убить обещают, звонят, грозят, убить обещают…»

– Вам кто-то угрожал? – отлепился от окна Фил, – А что же милиция, прокуратура?

Алла взглянула на него с непередаваемым изумлением, затем сочувственно кивнула Паше: «Ну что тут поделаешь, если твой друг – идиот» и вышла из комнаты.

– О ком это она говорила? – снова спросил Фил, – Может, ей помочь нужно?

Паша неопределенно пожал плечами.

– Филя, ты тут? – среди гостей протиснулся Гришка, – Кажется, твою гитару сломали, с колком фигня какая-то.

– Так и было! – успокоил его Фил.

– А, тогда ладно. Сыграешь нам что-нибудь? Например, ту, старую, где ветер, ночь и фонари?

– Именно эту? Думаешь, она к месту сейчас будет?

– Да у тебя всё к месту. И Мишка её любит.

Гриша сунул ему в руки гитару и снова исчез среди гостей.

Недоверчиво хмыкнув, Фил устроился с гитарой на стуле, посмотрел в окно на сгущающийся вечер и взял первый аккорд:

«В дрожащих окнах ветра завывания,

Унылых фонарей струится свет.

В углу возникло странное создание,

Что смотришь на меня, тебя же нет?

Ты не возникнешь в мире существующем,

И не войдешь сквозь темноту дверей.

Ты где-то в этом ветре, в окна дующем.

И в полуночном свете фонарей.

Таблетки заглушили интеллект.

Казалось, будет жизнь такою светлою,

Жемчужиной, сверкающей и редкою,

Какой не будет, не было, и нет».

Он сочинил эту песню давно, еще до армии, темным осенним вечером. К неторопливым летним сумеркам она не подходила, по его мнению, совсем, но в комнате отчего-то наступила тишина, в которой на него смотрело множество пар заинтересованных глаз. Особенно вон та блондиночка, как её, Таня? Лена? Точно, Лена. Из Гришкиного класса, вроде бы…

«От шумных магистралей вдалеке,

Среди неясных запахов и звуков,

Мы заблудились в лабиринте переулков,

И вышли неожиданно к реке…»

Песня закончилась. Несколько секунд все молчали, а потом заговорили разом. Старые знакомые одобрительно кивали и предлагали наперебой названия других его песен. Незнакомые однокурсники братанов оживленно обсуждали запомнившиеся слова.

– Как тонко, умно! – восхищался кудрявый паренек с породистым лицом.

Фил отставил в сторону гитару и сглотнул. Вот сейчас надо бы что-нибудь выпить. Что-нибудь этакое безалкогольное…

– А ты как из армии вернулся, так больше ничего и не сочинял? – поинтересовался устроившийся в первом ряду Шурик, – Или есть что-нибудь?

Армия… Перед глазами Фила всплыла разбитая дорога между гор, по которой втягивалась на перевал колонна «зилков», ведомая запыленным бронетранспортером с задранным стволом пулемета. Тяжелый горячий руль в руках и покачивающиеся в кузове едущего перед ним грузовика силуэты бойцов в выцветшем от южного солнца камуфляже.

Он снова взял в руки гитару и ударил по струнам в рваном, как эта дорога, размере:

«Нарисуй мне дом,

Ведь тебе не придется в нем жить.

Нарисуй мне холм,

Ты с него не увидишь, кого же убить,

Нарисуй мне дым,

Это я улетаю от вас в облака.

И вот я стал другим.

А ты все дальше идешь, твоя ноша легка.

Нарисуй и раскрась –

Все, что нам предстоит.

Городов дымных грязь,

Проституток и СПИД.

Нарисуй и раскрась,

Всё, как есть, от души.

И тогда свою страсть

Навсегда потуши.

Нарисуй мне мир,

Где нету ни горя, ни зла,

Где нет черных дыр,

Где у лодки всегда два весла.

Нарисуй мне сад,

Где когда-то окончится путь,

Нарисуй мне ад!

И себя не забудь».

На этот раз на него смотрели с каким-то ошарашенными лицами. Кто-то явно ничего не понял, кто-то сделал вид, что понял. В задних рядах шепотом спрашивали «о ком это он?» Фил понял, что сейчас ему горло сведет окончательно, прислонил гитару к шкафу, вежливо поклонился публике и вышел на кухню.

Ничего безалкогольного он там так и не обнаружил, зато нашел граненый стакан, который наполнил водой из крана, выпил и наполнил снова.