Трактир «Ямайка»

По большей части это были грязные, потрепанные, неряшливые оборванцы со спутанными волосами и обломанными ногтями – бродяги, браконьеры, воры, конокрады, цыгане. Были здесь и фермер, разоренный собственной нерадивостью и нечестностью, и пастух, поджегший стог сена у своего хозяина, и перекупщик лошадей, с позором изгнанный из Девона. Один парень под видом занятий сапожным ремеслом торговал краденым. Пьяница, в беспамятстве лежащий на полу, в свое время служил помощником капитана на шхуне и посадил ее на мель.

В дальнем углу притулился, грызя ногти, плюгавенький человек – рыбак из Порт-Исаака. По слухам, у него в дымовой трубе был запрятан чулок, набитый золотом, но откуда оно взялось, никто не знал. Были среди прочих и люди, жившие по соседству, у подножия скал; эти ничего другого, кроме болот, пустоши да гранита, не видели. Один из них пришел без фонаря из Крауди-Марш, что за Раф-Тором. Другой явился из Чизринга; он сидел, положив ноги на стол и не выпуская из рук кружки с пивом. Рядом примостился жалкий придурок, приковылявший сюда из Дозмери. Почти все его лицо покрывало малинового цвета родимое пятно; он без конца ощупывал его и надувал щеку так, что Мэри, хотя ее и отделял от него строй бутылок, вдруг замутило. К тому же в баре стоял тяжелый дух – смесь винного перегара, табака и пота. Девушка испытывала растущее физическое отвращение и чувствовала, что еще немного, и она не выдержит. К счастью, ей не надо было обслуживать клиентов; от нее требовалось лишь мыть стаканы и наполнять их из бочонка или бутылки, стараясь не привлекать к себе внимания. Джосс Мерлин сам разносил стаканы.

Он прохаживался по залу, пересмеиваясь с одним, обмениваясь солеными шуточками с другим, похлопывая по плечу третьего, а кого-то бодая головой.

После первых восклицаний, откровенных взглядов и ухмылок собравшиеся в трактире перестали обращать на Мэри внимание. Им было достаточно, что она племянница хозяина, что-то вроде прислуги, помогающей его жене, – так она была им представлена. И хотя несколько человек из тех, что помоложе, были не прочь позубоскалить и приударить за ней или позволить некоторые вольности, они остерегались гнева хозяина, который, похоже, привез ее в "Ямайку" для собственного развлечения. Потому-то Мэри оставили в покое, к величайшему ее облегчению. Однако знай девушка об истинной причине их сдержанности, она со стыдом и негодованием тотчас убежала бы из бара.

Тетушка в баре не появлялась, но за дверью несколько раз промелькнула ее тень, и Мэри слышала шаги в коридоре, а один раз заметила, как она испуганно заглядывает в щелку. Вечер казался нескончаемым. Мэри мечтала, чтобы ее поскорей отпустили. В комнате было так душно и накурено, что уставшие глаза девушки с трудом различали лица окружающих. Их черты расплывались; волосы, зубы, широко раскрытые рты сливались в одно пятно.

Выпившие слишком много без чувств валялись на скамьях или прямо на полу, прикрыв лицо руками. Те, кто еще держался на ногах, сгрудились вокруг грязного плюгавого негодяя из Редрафа, возомнившего себя душой компании.

Шахта, где он некогда работал, пришла в запустение и закрылась. И он стал сначала уличным лудильщиком, затем разносчиком мелкого товара и, в конце концов скатившись до самого дна, разучил массу мерзких песенок и развлекал теперь ими собравшуюся в "Ямайке" публику.

Его похабные песенки сопровождались такими взрывами хохота, что, казалось, потолок вот-вот обвалится. Громче всех ржал сам хозяин. В этом безобразном, визгливом смехе было что-то жуткое: не веселье слышалось Мэри, а скорее вопль какого-то терзаемого страшными муками существа. Звуки эти гулким эхом разносились по каменным коридорам, заполняли пустые комнаты наверху.

Разносчик избрал объектом своих издевок несчастного дурачка из Дозмери.

Совсем потеряв рассудок от выпитого, тот уже не владел собой и, не в силах подняться, стоял на полу на четвереньках, как животное. Его подняли и водрузили на стол. Разносчик заставлял его повторять слова гнусных куплетов и сопровождать их непристойными жестами, что вызывало дикие взрывы хохота.

Поощряемый аплодисментами, идиот приплясывал, взвизгивая от восторга, и ощупывал грязным пальцем родимое пятно.

Мэри не выдержала. Она коснулась рукой плеча дяди; он повернул к ней свое залитое потом, покрывшееся пятнами лицо.

– Не могу я больше, – сказала она. – Занимайтесь своими приятелями сами. Я ухожу в свою комнату.

Рукавом рубахи вытерев со лба пот, он тяжело посмотрел на нее. Мэри с удивлением отметила, что он трезв, хотя и пил весь вечер, и хорошо понимает, что делает, верховодя всей этой буйной компанией.

– Тебе уже невмоготу? – спросил он. – Брезгуешь нами? Ну, вот что я тебе скажу, Мэри. Не такая уж тяжелая работа тебе досталась – проторчать за стойкой весь вечер. Да ты на коленях должна благодарить меня за это. Они оставили тебя в покое только потому, что ты моя племянница, милочка. Иначе, клянусь Богом, разодрали бы тебя на части.

Тут он громко расхохотался и ущипнул ее за щеку.