Тракт. Дивье дитя

— Добрый день, батюшка, — удивленно поздоровался Федор, присаживаясь к столу. — А отчего это у вас вид такой… панихидный?

— Добрый день, Федор Карпыч, — ответил отец Василий. — Иван Кузьмич мужика посылал за мной нынче спозаранку. Нечистая сила в лесу разгулялась.

Федор хмыкнул.

— Игнат, плесни-ка мне горяченького, а то я с холода… История! Если б вы знали, батюшка, как мне уже надоели эти сказки про леших! Куда не ткнись, отовсюду скулят: «Лешие, лешие!», — будто на этой блажи свет клином сошелся. Лешие, водяные, домовые — какие там еще? Кощеи, крылатые змеи, бабки-ёжки…

Игнат коротко хохотнул. Кузьмич обиженно сморщился. Отец Василий покачал головой.

— Как неверующий изволите рассуждать, Федор Карпыч.

— Ну почему же, батюшка? — Федор высыпал себе в чашку горсть сахару и налил рому. — Я верую. Но по-моему, одно дело — вера, а другое — простонародные суеверия. Ну не изволите ли — лесной царь…

Полное лицо отца Василия стало суровым.

— Здесь не город, Федор Карпыч, — сказал он внушительно. — Здесь лес. И вдобавок, это кулугурское капище…[19] сектантская молельня. Вы думаете, что здесь, как в Петербурге, у вас, куда б вы не пошли, святые защитники имеются, что кругом лампы, машины — культура, одним словом? Нет, Федор Карпыч, тут у нас все в грехах, все в ереси. Одна церковь на десять верст, колокол, смешно сказать, на восемь пудов — чуть в лес отойди, и уж не слыхать благовеста, а вы говорите…

Федор пожал плечами и принялся намазывать маслом сдобную булку.

— Я все это понимаю, — говорил он, пряча скептическую усмешку. — Я вижу: дикость, серость, тупой, неграмотный, невежественный народ, староверы-фанатики… но, может быть, не стоит поощрять эти глупые бредни…

— Да не бредни, — сердито перебил отец Василий, оставив в запальчивости обычную благостность и мягкость. — Не бредни, а уж Иван Кузьмич видел лешего.

Федор положил булку на стол, не донеся до рта.

— Замечательно. А я и не думал, что глупость заразительна.

— Напрасно вы так, — уязвленно возразил Кузьмич. У него даже губы задрожали от обиды. — Я вам когда еще говорил — дурное, поганое место. Вырубку нужно было святить, прииск, в доме молебен отслужить. Ладанку носить с Афонской горы…

— Ну и как поживает леший? — насмешливо спросил Федор. — Кланялись ему от меня?

— Я его застрелил, — буркнул Кузьмич.

— А вот это уже серьезно. Не хватает, чтобы ваши суеверия довели до уголовщины. Надеюсь…

Кузьмич грохнул чашкой об стол.

— Он был холодный, весь туманный. Я его застрелил — и он растаял, мертвое тело растаяло! Он был белый, высоченный, седой весь, а с лица — парень… Ой, да что! Не дай Бог кому-нибудь увидать такое! Не могло мне померещиться — я не один его видел! Не один, понимаете?!

Федор поморщился.

— Ну и как вы это объясняете?

— Если вы веруете в Бога, — сказал отец Василий раздраженно, — значит, должны бы веровать и в… нечистого духа. В то, что на земле достаточно…

— Ну и что теперь?

— Рабочие разбежались, — сказал Игнат все с той же брезгливой улыбкой. — Сперва староверы, а потом и православные. В лес никого калачом не заманишь. А этот старый сумасшедший, Селиверст Лыков, называет тебя антихристом, мой дорогой. И так это все весело, что и в театре не увидишь.

Федор расхохотался.

— Антихристом?! Правда!? Вот это номер!

— Ничего смешного я в этом не вижу! — вскинулся отец Василий.

— О да, теперь я должен плакать из-за того, что выживший из ума сектант болтает чушь! Ладно. Игнат, с рабочими просто. Поставь им пару ведер, поговори по душам — и придут. На фанатиках свет клином не сошелся, так им и объясни. Хотят зимой голодом сидеть и лапу сосать — пусть сидят и сосут, я препятствовать не могу. А что касается леших… Знаете, батюшка, мне уже все равно. Служите, святите, кадите — я оплачу, лишь бы, наконец, кончилась эта глупость.

Отец Василий укоризненно покачал головой.

— Только не говорите снова, что я неверующий, — упредил его Федор, заметив, что священник собирается что-то сказать. — Я трезво мыслю. Я могу верить во Христа, которого я не видел, потому что умнейшие люди верят уже тысячи лет, а еще потому, что его видели святые — но верить в лесную нечисть, которую я не видел — увольте.

— Опасные рассуждения, — отец Василий покрутил головой. — Так Бог знает до чего можно договориться…

— Я уже понял, — досадливо перебил Федор. — Батюшка, я все жду, что вы скажете, наконец, что вам надо. Колокол, вы говорите, новый? Большой, пудов на двадцать? Пятнадцати сотен на него хватит?

Отец Василий на минуту потерял дар речи и замер с приоткрытым ртом и выпученными глазами.

— Когда эта ерунда закончится, я пожертвую, — сказал Федор и надкусил булку.

— Спаси вас Господь, — начал отец Василий, но Федор перебил его снова.