Тракт. Дивье дитя

— Ох, неужто ж мыши одни? Чай, прибедняешься, Лазаря поешь[16], — рассмеялся Егорка. — Видал я, каких ты ребят в лето вырастила — чай, не на одних мышах-то?

Лисья улыбка сделалась умильной.

— Ну да, знаю я, знаю, — Егор присел, протянул лисе руку, она обнюхала пальцы. — Видишь, им-то тоже не сахар… А медведю и росомахам-то куда похуже твоего будет. Место свое оставил из-за этой вырубки медведь-то. Найдет ли новое до снега… а ты говоришь — мыши!

Острая черная мордочка опечалилась. Лисе не было дела до медведя и росомах, но она блюла хороший тон. Егор усмехнулся. Хищники тонки душой и умны… совсем как люди…

Лиса будто мысли услыхала — спохватилась, ткнулась холодным носом в Егорову ладонь, юркнула в кусты — сполох рыжего огня, золотая красавица. Егор выпрямился. Люди говорят, леса беднеют зверем — а должны бы говорить «мы убиваем зверя без счета». Кому из деревенских мужиков оказалось бы дело до души этой лисы, если бы она на свою беду попалась у него на дороге? Шкурка — и все. Прекрасная, дорогая шкурка…

Но надо сказать справедливости ради, что до собственных душ им тоже не было дела.

Егорка вздохнул и пошел дальше. Деревня была уже совсем близко; дом мельника, большой и богатый, крытый железом, с широким подворьем, возвышался на берегу Хоры рядом с мельницей — и был уже виден во всех тонких частностях — даже красные цветочки бальзамина на подоконнике.

Егорка только успел ощутить запах и тепло, как вдруг прямо перед ним возник Симка, собрался из речного тумана, как истый лешачок — будто научил кто. Егорка улыбнулся — но Симка на улыбку не ответил, заглянул в лицо больными глазами, облизнул губы, скула судорожно дернулась…

— Нехорошо с мамкой вышло, да? — спросил Егор, который потихоньку начинал понимать Симку без слов, как понимал любого из дивьего люда — все на лице да на душе написано.

Симка просиял моментальным восторгом от быстрого понимания и тут же снова помрачнел, кивнул, потянул за собой. Егорка, ускоряя шаги, пошел за ним к дому мельника. Теперь уже и голоса на подворье слышались отчетливо — действительно, нехорошие голоса.

Егорка, обнимая Симку за плечи, вошел в распахнутые ворота — и все это увидел. У крыльца стояла Матрена и теребила концы платка. Она пыталась развязно улыбнуться, но улыбка выходила заискивающей и жалкой. На крыльце, уперев руки в бока, глядя на Матрену сверху вниз, что было весьма удобно с высоты пяти крутых ступенек, возвышалась мельничиха, баба статная, дородная, с белым надменным лицом и будто писаными яркими бровями.

— Кого это так осетило, что он четвертной тебе отвалил-то? — говорила мельничиха с гадливой ласковостью. — У тебя ж, милая, товар-то гроша ломаного в базарный день не стоит…

— Да это, может, и не оттуда, а я, может, насбирала, — пробормотала Матрена, но мельничиха перебила ее:

— Да нет, милая моя девушка, это тебе кто-то с перепою махнул, то ль бумажки, то ль рожи твоей не рассмотревши. Где тебе четвертной насбирать, ежели косушка водки у Силыча пятачок стоит? Ты ж что наживешь, то и пропьешь, для того и наживаешь…

— Ты, Аксинья, все не об том баешь, — попыталась возразить Матрена. — Что это — я про корову тебе, а ты мне — про это самое… Ты скажи…

— Да я-то скажу, — рассмеялась Аксинья, запахиваясь в цветастую шаль. — Чего не сказать-то? Корова-то две полсотни стоит, а ты с четвертным приволоклась, да еще споришь… С настоящей-то бабой договорилась бы я, а с тобой никак нельзя, ты ж отработать-то только лежа и можешь. Нам это ни к чему.

Егор остановился — и Симка спрятал горящее лицо у него на груди.

— Будьте здоровы, добрые люди, — сказал Егорка, и бабы посмотрели в его сторону.

— Тебе чего-то… — начала Аксинья, но Егор слушать не стал.

— Ты, Матрена, даром сюда пришла, — сказал он, улыбаясь. — Аксинья без того не может, чтоб норов свой не потешить. Мы лучше в Замошье, на ярмарку в воскресенье сходим. Там купцы-то, чай, по-людски торговаться станут… Пойдем-ка отсюда.

Аксинья смотрела во все глаза, лишившись дара речи. Матрена была поражена до глубины души. Симка мертвой хваткой вцепился в Егоркину руку.

— Ну, что встала-то, Матрена, — весело сказал Егор. — Мы, чай, ждем с Симкой…

Матрена ответила беспомощным взглядом, зато очнулась Аксинья.

— Ахти, Мотря, никак тебе женишок нашелся! — язвительно расхохоталась она. — Гляди-ка, молодчик какой! Ты, рыжий, ужо, поберегись, чай, мир не простит тебе, что сокровище такое у него отбираешь! У нее ж каждый вечер новый муж, у Мотри-то!

Матрена задохнулась и дернулась что-то возразить, но Егор высвободил руку и приложил ей к губам палец, а сам, усмехнувшись, сказал Аксинье:

— А знаешь, красавица, не стоят сотни твои коровы-то. Разве лишь все шесть вместе — и то еще поторговаться можно. Хорошие коровы, да не стоят. Напрасно и хвалиться. Прощай, голубка…

— Никак, Мотря, у тебя в доме хозяин завелся? — Аксинья просто изнемогала от злорадства. — Ну, мужику-то, чай, виднее…