Трахни меня!

— Не хочу тебя обидеть, но когда мы встретились, ты, похоже, чего-то плохо секла поляну.

— Верно. Я шла на дело, не продумав все хорошенько. Но раз уж небо дало мне второй шанс, теперь буду шевелить мозгами заранее.

— За что они тебя прихватили?

— Дурь несла, сущий обмылочек. Эти сукины сыны даже не имели права меня обыскивать… Только что вышла и могла тут же снова загреметь. Ты сидела?

— Нет.

— После освобождения я веду себя скромно, никаких нарушений. Ищу работу, нигде не бываю, держусь подальше от бывших подруг. Впервые вот отважилась толкнуть товар, чтобы решить насущные проблемы. А то брату приходится все время содержать меня. Мне было как-то насрать, когда они устроили шмон. Упустила последний автобус, спокойно шла по обочине дороги. Они остановились, давай документы и прочая достача. Я не позволила им себя обыскивать — мужчины не имеют права. Они сказали, что забирают меня в участок. Мы стали спорить. Когда один нащупал дурь, я врезала ему головой, и тут подъехали вы. Точка.

Надин шепчет на ухо малявке:

— Ты давно собиралась послужить делу…

Ей уже надоело, что Фатима не обращает на нее внимания. Маню треплет ее по плечу:

— Все ясно, ты девочка что надо, ты нас не сдашь. Слушай своей плеер, пока беседуют взрослые.

И кривится в улыбке, не снимая руки с ее плеча. Надин первой направляется к лестнице, по которой поднялась Фатима. Они переругиваются, хохочут, как две малолетки в туалете дискотеки.

Глава девятнадцатая

Дом очень большой. На стенах ничего не висит, нигде ничего не валяется. Застывший, упорядоченный интерьер. Солидная мебель, огромная и безыскусная. Не похоже на дом, где живет молодежь, ничего лишнего. Но невероятная строгость обстановки почему-то совсем не давит. Скорее, возникает ощущение, что ты гость и ты под защитой.

Фатима готовит кофе, спрашивает, хотят ли они есть. Она хлопочет по хозяйству как домохозяйка, как мать. Точные, много раз повторявшиеся движения. Спрашивает у Маню, умеет ли та крутить косяки, кладет на стол блок гашиша, бумагу и сигареты «кэмел». По-прежнему старательно избегает смотреть на На-дин.

Садится вместе с ними, затягивается косячком, долго удерживает в легких дым. Потом нарушает молчание:

— Вы убивали до этого?

— Случалось.

— На делах?

— Не обязательно. Однажды, чтобы не выяснять, кто кому должен, я прострелила башку одному типу. Потом мы встретились с Надин и подошли друг другу.

Надин вмешивается в разговор, решив, — что пора высказаться и ей:

— Вообще-то, можно сказать, что и на делах. Когда хочешь что-то провернуть, но у тебя срывается. Как в сказке с русалочкой. Словно идешь на громадную жертву ради ног и ради того, чтобы быть с другими. И каждый раз чувствуешь невыносимую боль. То, что другие делают с невероятной легкостью, требует от тебя неимоверных усилий. И наступает момент, когда ты срываешься.

Надин улыбается, как бы извиняясь за долгую речь. Искоса и с опасением смотрит на Фатиму. Ей кажется, что она вмешалась в разговор только для того, чтобы обозначить свое присутствие. Маню гасит в пепельнице докуренную до фильтра сигарету. И добавляет:

— Что до правил, то они не меняются — кто кого замочит первый. Только у нас есть пушка. А это имеет большое значение.

В кухню входит парень — они даже не услышали, как он подошел. Высокий, череп выбрит, столь же неприступный вид с первого взгляда, как и у сестры. Слегка кивает, когда Фатима представляет их. Наливает себе кофе, не обращая на девиц внимания. Садится за стол и скручивает косячок, так и не открыв рта.

— Тарек, мой младший брат.

Она говорит с ним по-арабски, он молча слушает, не поднимая головы и не мигая. Заканчивает по-французски:

— Я сказала им, что они могут переночевать здесь. Кстати, если хотите немного отсидеться, здесь хорошее место, и вы никому не помешаете. Тарек, дай мне ключи от мотороллера — надо съездить в бакалею купить колы и жратвы.

Протягивая ей ключи, Тарек спрашивает, уверена ли она, что легавые не установили ее личность. Она говорит, не принимает ли он ее за кретинку. Спор завершен, она уходит.

У парня ясные, глубоко посаженные глаза и густые брови. От этого каждый его взгляд кажется пронзительным. Напряженность воина, который наблюдает за вражеским лагерем, спрашивая себя, стоит ли его уничтожить.

Крутит в руках косяк, потом спрашивает:

— Вы приехали из Кемпера?

— Мы там недолго пробыли.

Он задумывается. Маню кривится и осведомляется:

— Тебе в лом, что мы здесь?

Он отрицательно качает головой, встает, выходит из кухни. Потом возвращается и застывает, опершись о притолоку:

— Фатима сказала, что надо заняться тачкой. Я примусь за нее сейчас же.

— Разрежешь на кусочки?

— Нет, но все будет как надо.

— Помощь нужна?

— Нет.

Похоже, он вернулся, чтобы получше их рассмотреть. Он не спускает с них глаз, словно решив, что их уже ничего не смутит. Потом говорит:

— Для девок в бегах у вас видок слишком праздничный.

Маню отвечает:

— Просто у тебя скудное воображение. Ответ вызывает у него улыбку.

— Нос задираешь? Умереть каждый боится. Или кончить дни в тюряге. Даже самые отчаянные.

Он бьет себя в грудь: