Трагический эксперимент. Книга 1

Версия 3. „Мы увидели зловещий свет двух, пяти, затем двадцати пожаров, затем тысячу сполохов пламени, перебрасывающихся от одного к другому. В течение двух часов весь горизонт стал не чем иным, как сжимающимся кольцом“, — вспоминал ночь на 4 сентября 1812 года французский офицер Бургоэнь. Малой частью очагов пожара были склады и бараки с казённым имуществом, подожжённые людьми генерал-губернатора. Есть свидетельства, что некоторые купцы сами спалили свои лавки с продовольствием.

Жгли дома, чтобы скрыть следы преступлений, грабители, среди них были не только захватчики, но и русские. „В числе едва 10 тысяч человек в Москве жителей оставшихся, наверно, 9 тысяч было таких, кои с намерением грабить не выехали“, — сгущал краски Ростопчин в отчёте министру полиции. Однако в городе действительно было много бедноты и маргиналов, которые занимались мародёрством. К местным присоединялись пришлые, в том числе дезертиры, — наравне с французами. Живший в Москве торговец Иоганн-Амвросий Розенштраух отмечал: „Тысячи солдат всех родов оружия и столько же простых людей в русской одежде были заняты опустошением лавок“. Причиной возгораний могла быть и, по выражению Льва Толстого, попросту неряшливость „жителей — не хозяев домов“.

„Город уже грабят, а так как нет пожарных труб, то я убеждён, что он сгорит“, — написал Ростопчин жене перед отъездом из Москвы. Он знал, как „помочь“ столице запылать в условиях нетипично жаркой и сухой погоды конца августа — начала сентября 1812 года. Историки сходятся во мнении: приказ о вывозе противопожарного снаряжения стал самым опасным, может быть, роковым для Москвы решением. Кроме того, перед отъездом граф сознательно распалял ярость погромщиков. В начале прошлого века историк Сергей Мельгунов охарактеризовал Ростопчина как „представителя того боевого национализма, который, в конце концов, неизбежно приводил к побуждению самых низменных шовинистических чувств“.

Летом 1812 года градоначальник выпустил множество прокламаций, написанных нарочито простонародным языком; возбуждал в обществе паранойю кампанией против иностранцев и „опасных вольнодумцев“ из числа соотечественников, доносы на подозреваемых в профранцузских настроениях всячески поощрялись. Он обратился к горожанам с патетическим призывом собраться 31 августа, чтобы вместе защитить Москву от приближающегося врага, сам в условленное место не явился, однако, по свидетельству очевидца, это объявление вызвало „ужасное волнение в народе, волнение самое убийственное: стали разбивать кабаки; питейная контора на улице Поварской разграблена, на улицах крик, драка; останавливали прохожих, спрашивая: где неприятель?“.

Утром 2 сентября народ, взбудораженный последними известиями, собрался у дома градоначальника. Ростопчин произнёс пламенную речь и бросил на растерзание толпе юношу, обвинённого в измене лишь за то, что перевёл для себя письмо и речь Наполеона из зарубежной газеты. Сам же вышел с заднего крыльца и покинул Москву. „Я поджёг дух народа, — заявлял он впоследствии, — а этим страшным огнём легко зажечь множество факелов“.

„Главная черта русского характера есть некорыстолюбие и готовность скорее уничтожить, чем уступить, оканчивая ссору сими словами: не доставайся же никому“. Так рассуждал — впрочем, не имея в виду себя, — Фёдор Ростопчин о причинах поджога древней столицы соотечественниками в брошюре „Правда о пожаре Москвы“. Этот труд был написан и опубликован во Франции, где бывший градоначальник жил, удалившись от дел, с 1817 года.

Бедствие привело к обновлению города: улицы расширили, перепланировали кварталы, снесли ветхое жильё. Алевизов ров, проходивший по территории современной Красной площади, засыпало во время пожаров и взрывов, и его сровняли. Реку Неглинку заключили в трубы, недалеко от Кремля возвели Манеж — здание для военных упражнений. На месте древнего укрепления, Земляного вала, устроили круговую магистраль — Садовое кольцо.