Трагедия Цусимы

Через сношения с нашими агентами и консулами в разных портах были уже зафрахтованы пароходы, готовые по условной телеграмме выйти в море и доставить нам уголь на указанное рандеву… Надо было только получить из Петербурга хоть какой-нибудь ответ, какое-нибудь определенное приказание… хотя бы сообщение, что в док не пустят, — делайте, что можете. — Мы бы управились!.. (Конечно, при содействии добрых друзей, но ведь они в этом не отказывали!)

Наконец ответ пришел… Такой ответ, какого не ждали не только мы, но даже и местные французы…

За этот проклятый день в моем дневнике записано только:

«22 августа. — Все кончено. — Сегодня в 11 ч. утра получена телеграмма — разоружаться».

Текст телеграммы не внесен в мою записную книжку, но я не только его помню, я, как сейчас, вижу перед собой этот лоскуток бумаги… «Она» была даже не шифрованная… «Она» гласила:

«Генерал-адмирал приказал крейсеру кончить кампанию, спустить флаг и разоружиться по указанию французских властей. Авелан».

Что тут было! — почти бунт…

— Не позволим спускать флага! — Не допустим разоружения! В море! В море! — кричали в кают-компании…

Остановить этот порыв не было возможности. Дав накричаться и отвести душу, я попросил слова.

— Господа! Судьба крейсера решена. Никакие наши протесты не могут отменить приказания, отданного именем генерал-адмирала…

Глухой ропот прервал мою речь…

— Позвольте кончить! Крейсеру приказано разоружиться, но это будет выполнено официально еще через несколько дней, а между тем командиру довольно и получаса, чтобы всех нас списать с крейсера за нарушение дисциплины и критику распоряжений высшего начальства в военное время. Он имеет на это полное право, пока корабль под флагом, и не обязан в своих действиях давать отчета французскому правительству…А раз списан — на все четыре стороны!.. Например — на вторую эскадру…

Командир вполне сочувственно отнесся к моей идее, но, конечно, не согласился отпустить всех желающих, так как нельзя же было оставить крейсер вовсе без офицеров. Я получил разрешение не в счет, а прочие — метали жребий. Судьба решила, что из состава кают-компании уезжали: старший офицер, один лейтенант, три мичмана и два механика; оставались — два лейтенанта (один — за старшего офицера), два мичмана и два механика; доктор и священник не шли в счет — они все равно не могли уехать.

В то же время я телеграфировал адмиралу Рожественскому:

«Крейсер разоружается. В память старой службы прошу разрешения нам прибыть на вторую эскадру. Невыносимо сидеть сложа руки, когда другие дерутся».

Ответ получился благоприятный.

Вскоре же в отелях Сайгона появилась партия etrangers de disrtaction, ожидавших ближайшей оказии, чтобы отбыть в Европу.

«Диана» официально разоружилась, и командир ее вручил генерал-губернатору список офицеров и команды, находящихся на крейсере, удостоверяя, что они не примут более участия в военных действиях. Такое удостоверение (все равно, что сдача на «честное слово») освобождало французские власти от обязанности наблюдать за «интернированными», дабы воспрепятствовать их побегу.

Конечно, нас в этом списке не было.

31 августа отбыла первая партия (трое) знатных иностранцев на товаропассажирском пароходе (Этим не посчастливилось — они опоздали на вторую эскадру.), а 2 сентября на пароходе «Polynesien» общества Messageries Maritimes выехали из Сайгона господа Bernard Christian, ecrivian (начальные буквы были подогнаны на всякий случай к меткам на белье. — В. С), инженер Friedrich Shoeshling и два техника, служившие в Дальнем, — Мейер и Шульц. Эти последние путешествовали даже во втором классе, чтобы не возбудить подозрения основательным знанием одного только русского языка.

ПОХОД ВТОРОЙ ЭСКАДРЫ

I От Сайгона до Либавы. — Выход эскадры из аван-порта. — Первые впечатления. — Беседа со старым соплавателем. — В звании пассажира при штабе адмирала Рожественского. — «К непосредственному боевому опыту надо относиться с тщательной критикой…»

Итак, господа Christian (офранцузившийся швед), Shoeshling (природный немец) и обрусевшие немцы Мейер и Шульц благополучно отбыли из Сайгона 2 сентября 1904 г. на пароходе Messageries Maritimes.

К сожалению, никто из них за время плавания не вел дневника, а потому описывать его подробно я не берусь, так как обещал читателям строго держаться документов, каковыми я, из числа заметок очевидцев, считаю только те записи, которые сделаны в самый момент совершающегося факта. Воспоминания всегда имеют окраску, приданную им последующими событиями, участником или свидетелем которых был автор. Это является неизбежно, помимо его воли.

В данном случае, имея возможность руководствоваться только воспоминаниями, буду краток.