Трагедия Цусимы

Правда, в последнем качестве Владимир Иванович не был одиночкой. Кадровые строевые офицеры — Бубнов, Вырубов, Колоколов, Таубе и Штер, корабельные инженеры Костенко и Политовский, бывший матрос Новиков-Прибой — таков далеко не полный перечень его собратьев, морских мемуаристов японской войны. Однако Владимир Семнов далеко превосходит их в искусстве владеть пером. Его слог упруг, динамичен, по-современному отрывист. Его диалоги — подлинный разговорный язык эпохи начала XX века. И вместе с тем это добротный литературный язык человека, воспитанного не только на морском уставе и технических инструкциях, но и на Карамзине и Гоголе.

Удивительная была эпоха! Человек всю сознательную жизнь служил государству. Впрямую зависел от государства, от казны. А писать умел не по-казенному.

Мы совсем не обязаны принимать на веру все, что писал автор «Расплаты». Владимир Семенов был откровенным недоброжелателем наместника Алексеева, страстным оппонентом капитана Кладо, рьяным защитником адмирала Рожественского, недостатки которого замалчивал. Но Семенов никогда и не рядился в тогу объективности. В его словаре слов «объективность» и «субъективность» не было вовсе.

В наше время справедливо говорят, что воспоминания — самый субъективный источник. Но данный недостаток — одновременно и достоинство. Воспоминания доносят до нас живые голоса и помыслы наших предков. На страницах «Расплаты» — пламя истории, а не ее пепел. И сколько же близкого и понятного нам, потомкам, на этих страницах! Смелость физическая — и смелость гражданская, бюрократическое руководство — и творческое начало, военное могущество империи — и ее неспособность переломить ход войны, стойкость многих — и их зачастую напрасная гибель. Беззаботная и безумная растрата самого дорогого капитала — человеческого — и горькая гордость тех, кто нанес сильному врагу серьезный урон и уцелел.

Сто лет назад напряженная борьба на море с соседней империей завершилась нашим поражением. Война эта считается едва ли не самой неудачной в нашей истории. Чужое знамя взвилось над Порт-Артуром, Дальним и Южным Сахалином. Рейды Кронштадта, Либавы, Владивостока надолго опустели. Две наших эскадры перестали существовать. На дне Тихого океана нашли могилу почти семь тысяч русских моряков. Но они сложили головы в честной борьбе, вызвав уважение противника.

И мы ловим себя на мысли — а была ли их трагическая и славная участь хуже участи нашего теперешнего флота, корабли которого безо всяких боев и без славы изгнаны из многих исторических баз. Ныне они обречены ржаветь на якорных стоянках («из-за отсутствия кредитов», как говорили сто лет назад) или гибнуть от бесконечного разгильдяйства в мирное время, к тому же в родных водах.

До такой расплаты Владимир Семенов не дожил…

Доктор исторических наук Сергей Данилов

Трагедия Цусимы

От автора

«Расплата», еще в то время, как она печаталась в виде ряда фельетонов в газете «Русь» (в настоящей своей редакции она значительно мною пополнена против первоначальной), — вызвала в печати несколько статей и заметок, авторы которых обыкновенно называли ее «воспоминаниями».

Не могу воздержаться, чтобы не протестовать против такой характеристики моего труда. «Расплата» не есть «воспоминания», а переданный в литературной обработке «дневник» очевидца, и в этом вся ея ценность, как исторического материала. Я вел этот дневник с 17 января 1904 г. до 6 декабря 1906 г. (и даже дальше) изо дня в день, а в дни особо знаменательные — из часу в час. Все, о чем я рассказываю, основано на записях, сделанных тогда же: часы и минуты записаны в самый момент совершавшегося события; настроение, господствовавшее в данный момент, непосредственно вслед за тем и отмечено; даже разговоры, отдельные замечания — и те заносились в дневник под свежим впечатлением (конечно, в сжатой, отрывистой форме).

Мне приходится особенно настаивать на том, что в «Расплате» нет ничего, рассказанного «на память» (конечно, есть примечания, есть пояснения, но всегда с оговоркой, что те или иные сведения получены позже), особенно настаивать на ее характере «дневника» потому, что из личного опыта я мог убедиться (и неоднократно), как обманчивы «воспоминания». В бою — тем более. Не раз, перечитывая собственные свои заметки, я, если можно так выразиться, сам себя уличал, обнаруживал, что совершенно определенное представление о подробностях того или иного момента, очевидно, создавшееся под влиянием (под внушением) рассказов, слышанных впоследствии, оказывалось в противоречии с записью, сделанной en flagrant delit, но стоило лишь прочесть эту короткую, в несколько слов, заметку, чтобы в памяти вновь ярко восстала действительная картина происшедшего.

Позволю себе привести здесь пример того, как основательно можно забыть подробность, не только не оставленную в свое время без внимания, но даже отмеченную, тогда же и собственноручно, в записной книжке.