Товарищи офицеры

Одна из таких «жертв» явилась к писарю вскоре после того, как батальон связи очень неудачно поднялся по тревоге: на сильном морозе не завелось несколько моторов и вдобавок произошла неразбериха с лыжами, которые по приказу комбата держали в отдаленном от казармы сарайчике.

«Жертва», с ведром и шваброй ступившая на порог канцелярии, была огромного роста, широченная в плечах, с круглым, будто вспухшим лицом. «Не иначе, в лыжном сарайчике кому-нибудь по личности съездил!» — определил Крынкин. «Жертва» растерянно моргнула глазами и доложила:

— Рядовой Никитенко… прибыл… помыть…

— За что? — весело и строго спросил Крынкин, догадавшийся, что перед ним туповатый, еще, не отесанный первогодок.

— За тревогу… — протянул штрафник.

— Ну, валяй, приступай! От окна валяй, — по-простому сказал Крынкин и тут же с важным видом углубился в бумаги.

Никитенко, не торопясь и не двигаясь, глубокомысленно озирал коричневатые канцелярские половицы. В общем, они были довольно чистыми: немного пепла и окурок возле плевательницы да сырой след возле стола. Вопрос, вызвавший раздумье, заключался в том, стоит ли опускать, на этот в общем-то не грязный пол, очень грязную и вонючую тряпку, что мокла в ведре. «Не стоит», — решил Никитенко. Но все еще думал. Сержант Крученых велел вымыть тряпку, а зачем ее мыть? Отмоется сама: от половиц, если нажимать пошибче. А грязь на коричневом не очень заметна…

Не раздумывая больше и зажмурив глаза, он запустил в холодное ведро растопыренные пальцы… Открыл глаза — и увидел широкую черную лужу, очень отличавшуюся цветом от коричневых половиц.

«Разнообразие получилось», — удрученно подумал Никитенко.

— Кто тебя наказал-то? — услышал он за спиной голос писаря. Спокойный голос — значит, лужу еще не увидел.

— Лейтенант…

— Климов, что ли?

— Так точно, — с пыхтением вымолвил Никитенко, стараясь поскорее размазать злосчастное озеро и пятясь могучим задом на дубовый стол писаря. Ефрейтор предусмотрел столкновение:

— Осторожно, мебель не повреди!

Никитенко, не разгибаясь, тоскующим взором оценил предварительные результаты: вместо компактной лужи на половицах темнели косые полосы жидкой грязи.

— О чем задумался? — опять спросил ефрейтор, обращаясь к обтянутому штанами заду.

«Что значит писарь! — подумал Никитенко. — Два дела успевает: и бумаги листать и за мной следить! А ну, как увидит?..»

«Воды! — решил Никитенко. — Воды прибавить!» И, протянув руку, опрокинул ведро. Мутный поток, негромко всхлипнув, предательски ринулся прямо к столу писаря. «Стоп! Не пройдешь!» Снова, на четвереньках, наступая к окну, Никитенко нечаянно заглянул между ног и увидел другую половину комнаты, которая оставалась чистой, как в сказке, и даже знакомый окурок лежал беленький-беленький, словно подснежник.

«Вот бы где служить!» — подумал Никитенко. В канцелярии было светло и тихо, как у мамки в хате. И сама фамилия писаря будто нарочно напоминала о сливках, о парном молоке, о домашнем твороге. Только не было у мамки в хате такой красивой таблички, какая висела за спиной писаря — «Экономьте энергию!» И для чего здесь такая табличка? Разве можно здесь растратить много энергии? Полы вот, и те моет дядя…

…Коварная вода, остановленная с фронта, скопилась на флангах и, двигаясь вдоль стены, подползла, словно трехголовая черная змея, к ефрейторским подошвам.

— Эй, парень! — вскрикнул писарь. — Ты что же это? Палубным способом? Очумел, что ли?

Но сразу затих, когда, поднявшись из-за стола, узрел остальную картину: половину канцелярии, залитую грязной водой, а посреди — здоровенного детину, упавшего на колени, и похожего на мальчика, пускающего кораблики.

— А я думаю: чтой-то воняет? — сказал Крынкин. — Парень ты вроде интеллигентный. На тебя не подумал… Ты откуда такую воду достал?

— Из ведра, — доверчиво сообщил интеллигентный парень.

— Ну, братец, теперь понимаю, почему твой взводный раздробился. Сколько он тебе влепил?

— Два наряда…

— Ей-богу, мало! Ну, это он по неопытности, по первому разу!.. За тревогу, говоришь? А конкретно? За что, спрашиваю?

— За карабин.

— Ржавчина, что ли?

— Не. Я его потерял.

— Что-о? — писарь даже присел от неожиданности.

— Потерял. Когда лыжи брали. Лыжи взял, а карабин оставил…

— Боевой карабин? — все еще не верил писарь.

— Боевой, — подтвердил Никитенко, довольный, что его поняли. Он все еще сидел на корточках, снизу глядя на писаря. Тот лишь почесал рыжий затылок и косо усмехнулся:

— Беда с тобой! Пацифист ты или лодырь? Ты что? И полов мыть не можешь? Ты что же вообще можешь?

— Натирать, — ответил Никитенко. — В казарме паркет…

— Да ты встань, — сказал Крынкин. — Рубаху сними. Вспотел! Швабра-то у тебя для чего? Эх, тюря!.. Сейчас снизу прибегут: небось весь штаб промочил!..

Никитенко поспешно, как мог, выполнял разумные советы ефрейтора. Тот смягчился, увидев оголенного по пояс и такого послушного ему богатыря.

— Однако, сала на тебе!.. Ну валяй, теперь к окну…

Но и к окну, как и от окна, как и без швабры, ничего не получалось. Писарь, словно спортивный фоторепортер, заходил то справа, то слева, то забегал спереди.