Товарищи

Зал вдруг взревел. Ребята топали, стучали, орали. Лёня Пыжов, как черепаха, втянул голову в плечи, а на сцену великолепным, спортсменским броском вскинул своё ловкое, стройное тело Чугай.

— Повтори! — рявкнул он.

— Чего повторять? Разве не слышал?

— Кто заодно с этим глупым подростком не верит нашим матерям и отцам? — крикнул в зал Алёша Чугай. — Встать!

Зал не шелохнулся.

— Своего выгородить всякий старается! — трусливо и дерзко подал голос Пыжов.

Чугай усмехнулся, вытащил из кармана газету, развернул и сказал:

— Разрешите вас познакомить с поручителем Емельянова.

— Не надо, Чугай. Не относится к делу, — хмурясь, остановил его Коля Богатов.

— Нет! Извините! Если так поставлен вопрос… если этот Пыжов!.. Читаю! Внимание!

«Искусство и мужество» — называлась статья. В ней описывалась редчайшая по своей сложности операция, которую в рядовых условиях районной больницы провёл молодой советский хирург, отвоевав у смерти обречённую жертву. То, что успех операции являлся крупным успехом всей советской медицины, был факт. И то, что смелый новатор, хирург Емельянова, была матерью семиклассника Саши, — тоже факт, хотя о нём не сообщалось в газете.

При первых же словах Саша дёрнулся, порываясь бежать, охнул, вцепился в спинку переднего стула и, прикусив больно губу, застыл, не дыша.

Бурные возгласы, ликование, шум были ответом на эту статью.

Ребята хлопали в ладоши, вскакивали с мест, кто-то крикнул:

— Принять Емельянова! Принять!

Тогда Саша встал.

Шум оборвался, резко наступившая тишина почти оглушила. Саше казалось: он падает в тишину, как в колодец. Он держался за спинку стула.

— В газете написано о, маме — не обо мне. Я не хочу, чтобы из-за маминого торжества меня принимали. Пусть меня обсуждают за то, что я сделал сам, — говорил он с упорством отчаяния.

В этот миг Саша снова увидел на сцене незнакомые карие, с рыжеватыми зрачками глаза и поразился тому, как изменился их взгляд: он ободрял и поддерживал Сашу. Человек, которого Саша увидел сегодня впервые, нагнулся к Богатову, что-то ему говорил. Коля кивнул, соглашаясь, и встал:

— Ребята! Емельянов правильно считает, что слава матери не может его защитить. Это он честно решил. Мы все с ним согласны. Но если кто-нибудь знает факты из его собственной жизни, которые могут поспорить с тем, в чём виноват Емельянов… Говорите, ребята!

Он выжидал некоторое время и, наконец, заметив чью-то поднятую руку, весело пригласил:

— Кто там хочет сказать? Выходи на сцену, сюда!

И вдруг все затаили дыхание, слышен был только лёгкий стук каблучков.

Саша зажмурил глаза и открыл: нет, ему не почудилось — Юлька!

Она стояла у рампы и теребила и мяла оборку своего чёрного передника.

Все молчали, молчала Юлька.

Да, Юлька оказалась вовсе не такой смелой девчонкой, чтобы спокойно стоять в этом чужом мальчишеском зале, перед огромной толпой. Она приказывала себе: «Говори!» И молчала.

— Что же, девочка? — раздался позади тихий голос. — В судьбе твоего товарища изменится многое, если ты знаешь о нём то, что другие не знают. Пора начинать. Нельзя быть трусишкой.

Юлька круто обернулась. Человек сидел в странной позе, протянув вперёд длинную, прямую, как палка, ногу; его рыжеватые глаза смеялись Юльке.

Вот и хорошо, что он обругал её трусишкой.

Юлька ответила надменным, негодующим взглядом, смахнула со щеки завиток и вдруг стала бесстрашной.

— Меня зовут Юлей Гладковой, — сказала она.

Этого можно было и не говорить. Её знали все. В зале на стене висел бюллетень со статьёй о турнире и с портретом чемпионки, нарисованным Вихровым.

— Саша — друг моего брата и мой. Я не защищаю его: он поступил очень плохо. Он оказался индивидуалистом, когда подвёл весь свой класс. Сашина мама написала, что он может сорваться. И верно, Саша сорвался. Но один только раз. А я расскажу вам другое. Недавно Костя готовился к сбору. Мы с ним замучались, но ничего не могли придумать особенного, чтобы вдохновить пионеров. А Саша придумал. Он к нам примчался… вы-то не видели, каким он был в это время счастливым, как он радовался, что помог товарищу! Он рисовал, сочинял, он так упорно трудился! И вот сбор прошёл хорошо. Костя! — через зал крикнула Юлька. — Ты ведь знаешь что, если бы не Саша…

— Знаю!

— Но дело не в этом, — сказала Юлька, в раздумье покачав головой.

Она держалась теперь просто и без тени смущения, её уверенный голос слышен был во всех уголках зала.

— Саша мучается оттого, что сделал плохое и… не помнит, совсем позабыл о том, что он сделал хорошего.

Она замолчала, опустила глаза; чуть краснея, исподлобья глянула в зал и негромко спросила:

— Пусть он не помнит, но мы-то должны?

— Правильно! — рявкнул над её ухом голос.

Юлька отступила, удивлённо разглядывая толстощёкого мальчика, который потешно косил одним глазом.

Володя Петровых ещё во время юлиной речи забрался на сцену. Спрятавшись в складки занавеса, он неслышно стоял до тех пор, пока что-то не вынесло его из засады.

— Ребята! Товарищи! У Саши индивидуализм был только в зародыше. Комсомол перевоспитает его. Ручаюсь и беру под ответственность! Вообще Сашу жаль… Я за то, чтоб принять!