Товарищи

Неожиданно Саша увидел на сцене Юрку Резникова.

— Слово Богатову! — прокричал Юрка Резников во всю силу мальчишеских лёгких, и гордясь и стесняясь своей роли председателя, но в то же время стараясь показать, что вести собрание — для него привычное дело.

Что-то говорил Богатов. Вдруг зал умолк. Семиклассники в первых рядах обернулись назад.

— Почему они смотрят? — спросил Саша Костю.

— Ты не слышал? Объявили повестку. Наш вопрос первый.

Только теперь до Саши отчётливо донеслись слова Богатова:

— Решим, достойны ли они вступить в комсомол. Мы принимаем в организацию новых членов. Мы должны знать, кого принимаем.

И словно ударило молотком по виску:

— Емельянов!

— Выходи сюда, на сцену, — сказал председатель.

Юрка произнёс эти слова негромко, смущённый глубоким молчанием. Чтобы нарушить его, он звякнул колокольчиком.

Саша шёл между рядами стульев. Это был самый длинный путь в его жизни. И всё же он не успел собраться с силами, пока подходил к сцене, и чувствовал, что даже губы на его лице побелели.

Гордый тем, что держит в образцовом порядке такой переполненный зал, Юрка распорядился важным, председательским тоном:

— Рассказывай биографию.

— Я родился… — начал Саша.

Но тут что-то изменилось в зале. Движение пробежало по первым рядам, шопот, нарастая, поднялся до шума, чей-то выкрик оборвал сашину речь:

— Не надо! Биографию после! Расскажи, что было в субботу, на физике!

Так надвинулось то, к чему Саша готовился эти два дня. И вдруг что-то затихло в нём, улеглось, он начал различать перед собой знакомые лица и, чтобы быть ближе к ним, подошёл к краю сцены. Голос его слегка трепетал, но сейчас даже шопот был бы в зале услышан.

— Когда у Надежды Дмитриевны разбился вольтметр, ребята решили сделать новый прибор. Все согласились, чтобы прибор сконструировал я.

— Кроме тебя никто не сумел бы его сконструировать?

Вопрос задан был из президиума. Саша оглянулся. Он не знал, кто тот человек, который сидел рядом с Геннадием Павловичем, его глаза смотрели прямо и чуточку жёстко.

Саше не дали ответить. Из рядов семиклассников раздались голоса:

— Конечно, сумели бы!

— Юрка Резников сделал бы!

— И Гольштейн!

— И я!

Резников звякнул колокольчиком:

— Продолжай, Емельянов!

— Я принёс вольтметр… и ребята хотели подарить его от класса. А я думал, если он мой… Мы поссорились. И я вижу, все мои мечты провалились… всё пропало. Тогда мне стало всё безразлично.

В рядах семиклассников словно бомба взорвалась.

— Тебе безразлично? А Надежде Дмитриевне как?

— Не соглашался бы, без тебя могли сделать!

— Я не думал! — пытался оправдаться Саша, но Резников его перебил.

Подняв над головой колокольчик, Юрка объявил, что, если не перестанут шуметь, он закроет собрание. Резников вошёл в роль, ему нравилось быть крутым председателем.

— Говори, — разрешил он, увидев протянутую руку.

Ключарёв поднимался на сцену. Саша сходил. Они встретились на ступеньке и секунду смотрели друг другу в глаза. Саша опустил голову и, глядя под ноги, быстро пошёл на своё место.

Слова Ключарёва настигали и гнали его:

— В нашем классе ребята любят Гладкова и Емельянова. Емельянова даже больше любят за то, что он весёлый. Ребята с ним дружат. Но ведь сейчас мы принимаем их в комсомол. За Гладкова все поднимут обе руки: его уважают. Гладков не старается выставлять себя на первое место, он настоящий, самое главное для него — комсомольская честь. А ты, Емельянов?

Борис замолчал. Вспоминая ссору Емельянова с классом и ту обиду, которую он пережил на уроке за ребят, и себя, и за Надежду Дмитриевну, он вскипел гневом. Но он приучался быть сдержанным, этот серьёзный худенький мальчик, который волю считал самым высоким человеческим качеством. И он заставил себя продолжать речь спокойно:

— Мы, весь класс, дали тебе поручение. Я был уверен, что ты отнесёшься к нему, как к комсомольскому поручению. Я не догадался тебе об этом сказать. Но зачем говорить? Разве можно делить пополам свою жизнь: вот я комсомолец, а сейчас я просто Саша Емельянов? Нельзя! Настоящий комсомолец не может жить двойной жизнью!

Почему все наши ребята загорелись желанием сделать вольтметр? Потому что мы любим Надежду Дмитриевну, мы хотели, чтобы она увидала, как ребята её уважают и как благодарны за всё, и чтоб она поняла: не один человек о ней позаботился, а весь класс. Вот чего мы хотели и добивались. А Емельянов? Чего ты добивался?