Тотем и табу

Прежде чем завершить обсуждение, хотелось бы указать на обстоятельство, которое послужит отправной точкой для дальнейших исследований. Придерживаясь мнения о сущностном сходстве запретов табу и морали, я ничуть не стремлюсь оспорить психологическое различие между ними. Только изменение отношений, лежащих в основе обеих амбивалентностей, может быть причиной того, что запрет в форме табу утратил былую значимость.

До сих пор в аналитическом исследовании проявлений табу мы руководствовались доказанным сходством с неврозом навязчивости, однако табу – не болезнь, а социальное явление, поэтому на нас лежит обязанность указать на принципиальное отличие невроза от такого продукта культуры, как табу.

Позволю себе вновь начать рассуждение с единичного факта. Первобытные народы боятся наказания за нарушение табу (по большей части это тяжелое заболевание или смерть). Такое наказание угрожает тому, кто провинился в подобном нарушении. При неврозе навязчивости дело обстоит иначе. Если больной вынужден совершить нечто запретное, он страшится того, что наказание затронет не его самого, а кого-то другого; как правило, этот другой воображается смутно, но с помощью анализа в его облике легко узнать самого близкого больному и самого любимого человека. Невротик ведет себя альтруистически, тогда как первобытный человек – эгоистически. Лишь когда нарушение табу не влечет автоматического наказания, среди дикарей просыпается коллективное чувство, что в преступлении участвовали все, – и они спешат сами осуществить положенное наказание. Довольно просто объяснить механизм такой солидарности. Здесь сказывается страх перед заразительным примером, перед искушением подражания, то есть боязнь заразительных свойств табу. Если кому-нибудь удалось удовлетворить вытесненное желание, то у всех других членов общества должно воспламениться сходное устремление; чтобы одолеть искушение, человека, которому завидуют, следует лишить плодов его дерзости, а наказание нередко дает возможность тем, кто его исполняет, совершить тот же греховный поступок под видом исправления вины. В этом состоит одно из оснований человеческого уложения о наказаниях; оно исходит из предположения (безусловно верного), что сходные запретные душевные побуждения имеются как у преступника, так и у мстящего общества. Психоанализ подтверждает расхожее благочестивое утверждение: все мы – жалкие грешники.

Но как тогда объяснить неожиданное благородство невротика, который боится не за себя, а за любимого человека? Аналитическое исследование показывает, что это благородство не первично. Первоначально, на заре заболевания, угроза наказанием прилагается к самому себе, как у дикарей; пациент опасается за собственную жизнь, лишь позже смертный страх переносится на другое лицо. В некотором отношении процесс сложный, но мы вполне его понимаем. В основе запрета всегда лежит злобное душевное побуждение – желание смерти – по отношению к любимому человеку. Это желание вытесняется благодаря запрету, тот связывается с определенным действием, которое заменяет посредством смещения враждебное действие против дорогого человека, а за совершение этого действия теперь грозит наказание смертью. Но процесс идет дальше, и первоначальное желание смерти дорогому человеку заменяется страхом за его жизнь. Если невроз представляется в итоге откровенно альтруистическим, то лишь в силу того, что он так восполняет лежащую в его основе противоположную эмоцию – жестокий эгоизм. Если назвать социальными те душевные движения, которые определяются вниманием к другому лицу, но не избирают его сексуальным объектом, то в ослаблении именно социальных факторов можно усмотреть основной признак невроза, скрытый за сверхкомпенсацией.

Не останавливаясь на происхождении этих социальных побуждений и их отношении к другим основным человеческим влечениям, постараемся на другом примере показать второй главный признак невроза. По формам своего проявления табу имеет явное сходство с невротическим страхом прикосновения, délire de toucher. Но при неврозе дело всегда идет о запрете полового контакта, а психоанализ вообще показал, что влечения, которые при неврозе отклоняются от своей первичной цели и переносятся на другие, имеют сексуальное происхождение. В случае табу запретное прикосновение имеет, очевидно, не сугубо сексуальное, а, скорее, более общее значение нападения, овладения, подчеркивания важности собственной личности. Если запрещено прикасаться к вождю или к чему бы то ни было, что с ним сопряжено, то этим сдерживается тот же самый порыв, который проявляется, при иных обстоятельствах, в недоверчивом надзоре за вождем, даже в телесном избиении перед коронацией (см. выше). Таким образом, преобладание сексуальных влечений над социальными составляет характерный признак невроза. Но сами социальные влечения развились в особые комбинации благодаря слиянию эгоистических и эротических элементов.