Тот, кто стреляет первым

Я слишком много прослужил в спецназе, чтобы понять: нам никогда не вернуться ни в места постоянной дислокации, ни в Москву, ни в Генштаб. Крышка нам, смерть всем моим разведзверям, кто выманивал в этот день из нор «нохчей» и в одночасье оказался оставлен, брошен, предан очередным миротворцем в тылу у противника. Почему? Кто решил? Когда? В чем целесообразность, если одномоментно погибнут десятки разведчиков?

Вопросы в пустоту, потому что на осознание собственной гибели хватило долей секунды. Напарник, хотя и не слушал переговоров, понял все по моему виду еще быстрее.

– Сюда, – позвал он меня в неприступные заросли.

С такой же надеждой, как только что он сам глядел на меня и верил, будто я знаю и могу больше простого смертного, я безоговорочно последовал за своим разведчиком. Он – местный. У него в этом районе полно родственников. Я бы тоже вывел его из любого закоулка Москвы на Красную площадь…

…Мы вышли в Моздок через десять дней.

Все эти черные дни омоновцы и чеченские боевики (совместная комендатура – бред!) шпыняли нас на блокпостах как последних проституток с Тверской. По нам бесконечно долго созванивались, уточняли детали, при этом держа под прицелом мордой в грязи. По обрывкам разговоров поняли, что, несмотря на перемирие (или благодаря перемирию!), группа боевиков проникла к штабу группировки в Моздоке и взорвала на железнодорожном переезде служебный автобус. Поэтому растерянные комендачи не доверяли нам, перестали доверять кому бы то ни было и мы: наверняка мог найтись какой-либо сумасшедший, который захотел бы получить медаль за бдительность при нашей «попытке к бегству», а уж боевики, распознав в Бауди своего, и подавно вскидывали в его сторону оружие.

И мы ушли с дорог в распадки, скрылись в лесах. Мы выползали из предательского гнезда ночами, готовыми дернуть кольца гранат, которые для верности повесили вместо кулончиков на шеи: контрактники и разведчики в плену – самые лакомые кусочки для пыток. В лучшем случае их просто доводят до сумасшествия и держат на привязи. И хотя у меня не было на «пятнашке» погон, я решил, что, если случайно останусь жив, больше их никогда и не надену. Пусть служат Лебедь, Ельцин, их домочадцы, адъютанты и советники. Хотя точно знал: такие тоже не станут служить. Ни армии, ни государству. Они способны любить только себя и только во власти. Надеждой для страны могут остаться такие, как Надя – рабочие лошадки, которые за благополучие в собственном доме готовы вытерпеть и превозмочь все. И параллельно этому – спасти страну.

Перед самым городком мы с Бауди постепенно перестали разговаривать и друг с другом. Не то что иссякли темы для разговоров или поубавилась злость на свершившееся. Долбаная Москва с долбаными правителями были моей страной и моими правителями, а значит, вольно или невольно, но это я предал Бауди и таких, как он, желавших жить с Россией.

Так и брели: я, без вины виноватый, и мой лучший чеченский друг – виноватый без вины. И чем ближе становилась минута неизбежного расставания, или даже не расставания, а выяснения всех тонкостей сделки Лебедя, тем беспокойнее становилось на душе у обоих. Если дудаевцы стали друзьями, то кто теперь Бауди? Надеяться, что он сможет укрыться на бескрайних просторах России, наивно: в начале девяностых власть на наших глазах точно так же предала рижских омоновцев, и латвийские ищейки с позволения прокуратуры России лазали по всей стране в их поисках, и арестовывали даже в Сибири, и увозили в рижские застенки. Ясно, что я не оставлю подчиненного, что лягу костьми и в конце концов вместо него подставлю запястья для наручников…

– Что там с Надей? – вдруг спросил Бауди.

Спросил, чтобы и самому не тяготиться победой единоверцев. Не заглядывать в завтрашний беспросветный день. Чтобы освободить меня от терзаний. И нашел для этого единственно верный способ – позаботиться о других.

Мы уже стояли перед дверью собственного домика. Он, покосившийся, с облупившейся краской, крохотный, оставался тем не менее последним островком, где нас могло ждать хоть какое-то успокоение, а зашторенные окна – оградить и дать уединение. Он становился нашей крепостью, за стенами которой мы могли держать оборону, а в крайнем случае – достойно пустить пулю в лоб, если за нами, как за врагами народа, придут Лебеди, Акробаты, Бородачи, Шамили и прочие национальные герои Чечни-Ичкерии. Все-таки мы пропустили момент, когда следовало начинать уничтожение главарей. Что в Чечне, что в Москве. Прилет одного генерала, возомнившего себя центром Вселенной, – и мы тут же получаем взрывы на переезде у собственного военного городка. С такими темпами завтра все повторится в Ростове, а послезавтра – в Москве. Какими слезами еще умоется Россия от того, что не дали додавить заразу? Оставалось ведь совсем чуть-чуть…

И Надя… Теперь я вряд ли смогу что-то сделать для нее. А какими страстными были три остававшихся вечера перед моим броском «на холод»…

– Я схожу к ней? – попросил разрешения у разведчика. Главное, чтобы не подумал, будто и я предаю его, оставляю одного.

– Привет от меня.