Тот, кто ловит мотыльков

– Ха! Шутишь, что ли? Они с Юриком со дня зачатия Ленки, должно быть, не спали в одной постели. Не! Там наш красавец, Никита Федул! В плавочках в обтяжечку, – вдруг хихикнул Медников. – Я целиком смотреть не стал, не подумайте, я же не извращенец.

– Что еще за Федул? – нахмурился Сергей.

Илюшин вспомнил горничную Ладу Толобаеву.

«Выгнал Федула, прохиндея! И как выгнал! Федул – наглец, потерял и совесть, и страх. Хозяйку обворовывает, но вьется, как кот, смотрит умильно… Оксана Ивановна все ему прощает».

– Никита Федулов, прораб, – сказал Илюшин.

– Он здесь много чего строил, – кивнул Медников. – Потом Оксанке взбрела в башку блажь забабахать беседку, и снова позвали Федула. Но я вам вот что скажу: ей просто требовался повод. – Он откинулся на спинку дивана и пожал плечами. – Скучающая богатая самка, неудовлетворенные сексуальные потребности. Кадавриха!

– Кстати о кадаврах. – Илюшин бросил взгляд на сумку. – Вы, значит, решили воспользоваться всеобщей паникой и унести под шумок три миллиона.

Бабкин думал, что Медников обидится на кадавра, но тот лишь пожал плечами.

– От этих не убудет. Сестрицы все профукали бы, спустили бабки на свои глупости. А мне для жизни надо. Для жизни! – убедительно повторил он и показал на себя.

Да, сама жизнь сидела перед Бабкиным и Илюшиным на чужом диване, выбранном сестрами, в доме, построенном ими, и печально поглядывала на три близких, но в то же время стремительно растворявшихся в недостижимой дали миллиона.

Времена, когда семья Медникова могла принять у себя нищую девочку из Запорожья, давно прошли. Закончив университет, Левушка некоторое время менял работы, пристраиваясь к бывшим одноклассникам. Он не мог сказать, в какой момент что-то пошло не так. Путеводная звезда, освещавшая ему путь, заставлявшая его лучиться самодовольством победителя, померкла. Левушка был профессиональный трепач, пускатель пыли в глаза, и некоторое время эта способность его кормила. Но затем вакансии, на которые он претендовал, стали занимать другие люди. Женщины, за которыми он ухлестывал – слово «ухаживал» Левушка приберегал только для них, для него самого оно смысла не имело, – уходили с другими мужчинами. Он всегда снисходительно смотрел на родителей, называя их иронично: «батя» и «маман». Маман всю жизнь работала медсестрой, отец был военным в отставке. «Вы ж моя соль земли», – смеялся Левушка, обнимая их. Когда они начинали рассуждать о чем-то, что выходило за пределы их бытового опыта, он раздраженно посмеивался. Глупенькие его старики…

Но пять лет назад старики вдруг продали свою московскую квартиру и купили участок земли на юге, под Сочи. Два пенсионера растили виноград, пили местное вино, играли с соседями в карты и, кажется, не желали себе иной судьбы.

С их отъездом у Левушки все окончательно пошло наперекосяк. «Выбросили меня из гнезда, как кукушонка», – злобно размышлял тридцатилетний птенец. Он был настолько уверен, что родительская трешка перейдет к нему, что широко тратился на съемные квартиры в пределах Садового, и заезжие барышни восхищенно ахали, задирая головы на полуторавековой давности лепнину или рассматривая улицу через французские окна от пола до потолка.

После недолгих мытарств он прибился к двоюродной сестре. В конце концов, рассудил Левушка, в ее успехе был и его вклад. Если бы не помощь его семьи, кто знает, как сложилась бы ее судьба! Сдохла бы под забором – запросто! Сколько их, простушек, тянется на московских окон негасимый свет, как мотыльки, и сгорает, сгорает, сгорает…

Раздувая в себе драматическое чувство собственной благородной правоты, Левушка понемногу тянул из Оксаны деньги. «Равновесие! – обосновывал он. – Теперь настала ее очередь платить добром за добро».

Со временем в его сознании случился некоторый перекос. Левушка утвердился в мысли, что он оказывает семье Баренцевых услугу, оставаясь с ними на правах вечного гостя. Кто-то вроде наемного актера, который мог бы играть на большой сцене, срывая овации, но из родственных чувств соглашается на камерные спектакли. В кругу своих.

В один прекрасный день все закончилось.

– Левка, отвали, – лениво сказала Оксана, когда он снова подкатил с привычной просьбой. – Жить тут – живи, мне не жалко. Ты веселый! Не то что мой тошнот. А баб твоих оплачивать – извини, не моя карма!

Что значит «баб»? Что значит «баб»?! Не баб, а всё, что вертелось, крутилось, искрилось вокруг баб! Рестораны, такси, прогулки по Москве-реке в «Рэдиссоне» (ни один порядочный мужчина не повезет свою даму кататься на каком-нибудь, господи прости, теплоходе «Радость»)… А цветы! А милые пустячки! А милые пустячки для самого Левушки, наконец! И это уже не говоря о том, что ему требуется обновление гардероба.

Он бы подыскал подходящую синекуру! Но синекур не подворачивалось.