Тот, кто ловит мотыльков

Лютик чахлый, водоросль бледная. Девочка, ждущая возвращения мертвецов, чтобы загадывать им желания. Что, если дурные события закручиваются водоворотом не вокруг Маши, а сами по себе? Что, если они не исчезнут с ее отъездом?

На кого она оставит ребенка? На Колыванова? Который чуть что ложится и собирается умирать? На жутковатую Кулибабу или, может, на родную бабку, которая сегодня готовит ловушку для Маши, а завтра, окончательно утратив рассудок, решит столкнуть в яму собственную внучку?

Или Бутковы? К Альберту Маша и близко не подпустила бы ни одного человека младше восемнадцати.

О зловещем пьянице с кладбища и говорить нечего. Но даже Беломестова, – спокойная, ответственная, способная найти общий язык с девочкой и явно принимающая участие в ее судьбе, – даже она в сложившихся обстоятельствах казалась Маше скорее источником угрозы, нежели человеком, у которого можно получить защиту.

«Мне нужно разобраться, что здесь происходит».

Ее вдруг охватило чувство голода.

Маша порезала себе салат из помидоров и огурцов, который всегда любила, но, начав есть, поняла, что аппетит исчез так же внезапно, как и появился. Она отнесла салат курицам и, глядя, как стремительно они уничтожают огурцы, в который раз вспомнила слова Татьяны: «Моя личная стая динозавров».

Представилось, что Муравьева никуда не уехала. Сидит в одной из брошенных изб, притаилась, наблюдает за Машей, как за курицей в собственном вольере: куда та побежит? Как поведет себя?

Может быть, прямо из Марининого дома и наблюдает. Поливает герань на окне…

– Надо поговорить об этом с Беломестовой.

Бедная Полина Ильинична скоро будет вздрагивать при виде гостьи.

«Ничего она не бедная, – одернула себя Маша. – Она лгунья».

Сергей сумел бы разговорить старосту и выведать у нее все о женщине за окном, о которой Полина Ильинична что-то знала, но скрывала, и о странном поведении Колыванова с Пахомовой, и о многом, многом другом. Будь он здесь, она не проверяла бы перед сном двери и окна, не шарахалась бы от Кулибабы. Доверие ее к Сергею было безграничным.

Но Маша не могла вызвать в Таволгу мужа. Она не могла даже рассказать ему о том, что происходит, чтобы получить совет, поскольку Бабкин тотчас бросил бы все и примчался в деревню, оставив Илюшина в одиночку заканчивать расследование. Маша скорее отрубила бы голову еще одной курице, чем допустила это.

По этой же причине она не могла обратиться и к Макару.

«Какая ужасная несправедливость! На расстоянии протянутой руки двое первоклассных сыщиков – а я вынуждена сама ломать голову, что делать. В то время как моя голова совершенно для этого не приспособлена».

«Хе-хе!» – сказал старый Крот.

Ксения

Что-то происходило.

Ксения смотрела во все глаза, слушала во все уши, – и все равно что-то ужасно важное ускользало от нее. Вот если бы можно было разделиться! Пускай одна ее копия следила бы за Дорадой, другая наблюдала бы за бабкой, третья заглядывала бы в окна Колыванову.

В Таволге, где всегда стояла тишина, теперь что-то происходило.

Последний раз нечто похожее случилось год назад. Но тогда Ксения понимала причину. Исчезла Марина, нарушилось привычное течение событий. Болотце, в котором все они существовали, всколыхнулось – но вскоре успокоилось. Прежней тухловатой ряской затянуло теплую воду. Прежние лягушки заняли сторожевые посты за корягами.

Ксения любила болота.

Но что творится сейчас? Этого она не понимала. За то время, что девочка жила в деревне, она привыкла быть ее частью. Больше не существовало Таволги без Ксении и Ксении без Таволги – так она полагала.

Однако в эти дни ее словно оттеснили куда-то за границу деревни. «Как будто выгнали из собственного дома!» – злилась она. А кто виноват? Да все сразу!

Самое главное: люди стали нарушать правила.

В Таволге нельзя было ссориться. Нельзя кричать. Староста не уставала повторять Ксении: нас мало, нам нужно беречь друг друга, даже если ты не любишь человека, это не повод с ним ругаться… Последнее, конечно, относилось к Бутковым.

И Колыванов учил ее тому же.

А что она видит в последние дни?

Дорада наорала на Альберта и Вику. Ксения сама слышала. Прямо голосом взяла и наорала. Это испугало даже Бутковых, у которых, как говорит бабка, нет ни стыда, ни совести, ни страха. Оказалось, страх все-таки есть. «Третьего раза не будет, иначе пеняйте на себя», – отрезала под конец разговора староста. Хотя какой там разговор! Вика только твердила, что они хотели как лучше, а Альберт бубнил, что к ним не подкопаешься, ну что ты, Поль, близко к сердцу принимаешь, ведь не подкопаешься же… Тут Дорада переспросила очень тихим голосом:

– Не подкопаешься?

И все трое замолчали. А потом хлопнула дверь – и староста вышла на улицу.

И вот еще что удивительно. К дому Бутковых она шла очень-очень быстро, можно сказать, неслась галопом. А обратно брела ужасно медленно.

Ксения даже встревожилась, что ей станет плохо. Она понимала, что, как сказочный остров на Царь-Рыбе, Таволга держится на Дораде, и испугалась за обеих.

Но ничего, Дорада крепкая, не брякнулась по пути мордой в лопухи.