Тот берег

Поначалу Сергей Тимофеевич не понимал, где он находится и что происходит здесь, в этом странном месте, поскольку никогда прежде не доводилось ему присутствовать на подобных мероприятиях. И догадался он обо всём только тогда, когда некто вдруг объявил громовым голосом:

– Встать! Суд идёт!

«Ну и пусть себе идёт, – мелькнула в полезаевском мозгу тихая мысль. – Мне-то что?»

Но когда публика дружно повставала с мест, открылось вдруг Полезаеву, что он не сидит вместе со всеми в зрительских рядах, а находится почему-то в отдельной зарешечённой загородке на широкой деревянной скамье, охраняемый с двух сторон неподвижно застывшими личностями в милицейской форме.

Сергею Тимофеевичу стало страшно. Так страшно, что он почувствовал, как вздымаются вокруг лысины его дрожащие волосы.

Полезаев попробовал ущипнуть себя за руку. Но рука почему-то не ущипывалась. Она вдруг запропастилась куда-то, словно её и не было совсем…

А происходящее между тем воспринималось крайне реально. Слишком уж реально. И это ещё больше пугало его.

Когда же Полезаев оставил наконец в покое свою неуловимую руку, он вдруг заметил присутствие в зале новых персонажей, восседающих в креслах на возвышении. Три властного вида фигуры в белых завитых париках и нелепых головных уборах с плоскими нахлобучками сверху. Судьи, надо полагать. И средняя из этой суровой троицы личность – безобразно толстая, необъятная, тускло поблёскивающая стёклами очков – показалась ему удивительно знакомой. Он вытянул шею, напряг до предела словно бы подслеповатые глаза… И не поверил им. Толстяком этим оказался не кто иной, как грозный его начальник Никодим Евстигнеевич Мясогузов…

Удар гонга – неожиданный, резкий – полоснул по сердцу Сергея Тимофеевича, будто нож.

– Слушается дело, – протяжно и громко изрёк Мясогузов, не отрывая глаз от разложенных перед ним бумаг, – за номером тринадцать…

«Номер-то какой неудачный, – подумалось Полезаеву. – Чёртова дюжина… Нет, не нравится мне всё это. Ох не нравится…»

А Мясогузов между тем говорил и говорил что-то. Но слова его слабо удерживались в полезаевском сознании. Только по прошествии некоторого времени начал он воспринимать отдельные слова, а затем и целые фразы. И смысл этих слов был чудовищно нелеп и абсурден. Полезаеву «шили» самое что ни на есть настоящее уголовное дело. Шили грубо, откровенно, видными за версту белыми нитками. А инкриминировалось Сергею Тимофеевичу убийство. И не простое, а с самыми немыслимыми отягчающими обстоятельствами. Да, Полезаева – тишайшего и скромнейшего человека, не обидевшего за тридцать четыре года своего правильного, почти непорочного существования и мухи, – обвиняли в убийстве. И не только в убийстве, а ещё и в грубом изнасиловании жертвы – некой гражданки Филатовой… Лилии Петровны… Лилички!.. Самого дорогого, может быть, человека в его жизни!..

Услышав такую гнусную ложь, Полезаев подскочил на месте, бросился грудью на решётку, пытаясь пробиться сквозь железные прутья к Мясогузову и задушить его собственными руками. Но руки снова подевались куда-то, а самого Полезаева тут же схватили, зажали кричащий беззвучно рот и водворили на место.

А судилище набирало обороты, словно хорошо отлаженный и смазанный как следует механизм. Мясогузов закончил чтение предварительных материалов и перешёл непосредственно к самому судебному разбирательству.

И выступили вперёд двое – обвинитель и защитник. Оба почему-то с одинаковыми фамилиями – Ивановы. И с похожими именами-отчествами – Иосиф Лаврентьевич и Лаврентий Иосифович. И более того – с совершенно идентичными физиономиями. Полезаева кинуло в дрожь, когда он разглядел их как следует… Это были абсолютные близнецы того самого негодяя с пляжа, лишившего Сергея Тимофеевича его Лилички, только что объявленной Мясогузовым убиенной. Оба они были огромны и широки. И оба имели точно таким же манером изуродованные носы.

И завели они между собою хитроумное словесное состязание, целью которого было напустить побольше туману и под покровом его свести, как им нужно, не сходящиеся с концами концы этого безумного судилища. Причём кто из них представлял какую сторону, определить казалось невозможным, так как оба они, в одинаковых одеждах и с одинаковыми лицами, бегали из угла в угол, поминутно менялись местами и вскоре окончательно перепутались.

А когда Полезаев пригляделся к субъектам, занимающим кресла слева и справа от Мясогузова, он понял, что обречён. Это были ещё двое Мясогузовых – точно таких же, ничем не отличимых от оригинала. Сергей Тимофеевич уже не особо удивился, обнаружив далее, что и публика в зале сплошь состоит из чередующихся в каком-то замысловатом геометрическом порядке всё тех же Мясогузовых и Ивановых.

Вызвали свидетеля – того самого орденоносца из аллеи, случайно попавшего под горячую полезаевскую ногу, – тощего, старческого вида субъекта с небритой несколько дней физиономией, бегающими туда-сюда глазками и перебинтованной почему-то головой, а не чреслами, как было бы вернее. Субъект без зазрения совести понёс такую околесицу, что у Полезаева помутилось в глазах.