Тощий Мемед

После пожара Абди-ага стал заговариваться. Он говорил сам с собой, рассказывал о пожаре. Он рассказывал всем, с кем встречался, не обращая внимания на то, слушают его или нет.

Люди сочувствовали Абди-are, проклинали Тощего Мемеда. Каймакам, начальник жандармского управления, жандармы, чиновники, писари, жители касабы — все разделяли его горе. Когда он говорил, на глазах у него блестели слезы и нельзя было не пожалеть его.

Увидев перед собой женщину, готовую слушать его, Абди-ага обрадовался. Как только Абди-ага начинал свой рассказ, он становился жалким, печальным, лицо его менялось, и на нем можно было прочитать трагедию той ужасной ночи.

— Мы все переживаем твое горе. Вчера к нам приходила жена каймакама, она сказала, что муж ее взбешен. Он приказал во что бы то ни стало арестовать разбойника.

Как можно поджечь такую деревню? Жена каймакама хотела тебя увидеть. Что, говорит, он за человек, если сумел убежать из горящего дома. Все мы сочувствуем тебе. Вот только кончит Али Сафа-бей свои дела с деревней Вайвай. Потом он возьмется за них. Ни один разбойник не уйдет живым с гор.

Во время этого разговора Али Сафа-бей шагал из угла в угол, ударяя своей плеткой с серебряной ручкой по голенищам начищенных до блеска сапог.

— О, моя госпожа! — сказал Абди-ага; губы его дрожали. — Если бы вы знали, что я пережил. Даже рабы не испытывали таких ужасов. Ох, моя госпожа, Хатче была обручена с моим племянником. Но гяур похитил Хатче. Ну и бог с ним! Здесь мы бессильны. Когда соединяются два любящих сердца, для них и сеновал — перина. Разве нет больше невест для моего Вели? Стоит ему только рукой махнуть — пятьдесят невест явится. Я хозяин пяти деревень. И дед мой, и отец тоже были богатыми. Я не злопамятный. Думал, Мемед возвратится в родную деревню, хоть он и похитил невесту моего племянника. Ведь крестьяне моих деревень — мои сыновья. Говорили: взрасти ворона — он тебе глаза выклюет. А я не верил. Говорили: жалость приносит горе, но я снова не верил. И оказался глупцом. Пусть теперь скитается, где ему угодно. Выходит, что я пригрел змею. Я простил ему то, что он похитил невесту моего племянника, и пустил его в деревню. Но он убил моего племянника и ранил меня. Еще немного, и я бы погиб. Теперь взгляните, сколько я ему сделал добра и как он мне отплатил…

— Ах, Абди-ага, Абди-ага, — запричитала жена Али Сафы-бея. — Этим людям нельзя делать добро. Наш Али Сафа-бей никогда никому не делает добро.

— Да, вы правы. Не нужно было делать ему добро, но теперь уже поздно. Я его кормил, а он, неблагодарный, плюнул мне же на стол. После того как этот негодяй меня ранил, он бежал к разбойникам. Пусть идет, подумал я, аллах его накажет. Пусть становится кем хочет — разбойником, беглецом… Мне сказали, что он поклялся убить меня и с отрядом разбойников идет в деревню. Да, да, госпожа моя, с целым отрядом! Он хвастал, что идет пить мою кровь, как шербет. Видите вы мою доброту и дела этого бандита! Что ему надо от меня, старого человека? Я уже одной ногой в могиле. Я все время молюсь аллаху о своей душе. Мне уже не до земных дел. Но этот окаянный может прийти и убить меня. Поэтому я убежал из деревни, покинул дом, семью и укрылся в Актозлу, в доме нашего родственника Хусейна-аги. Лучше было мне не прятаться там. Из-за меня большая деревня сгорела дотла!

— Лучше бы ты укрылся в нашем доме. Тогда этого не случилось бы, — сказала жена Али Сафы-бея.