Торжество смерти

Добрый христианин подошел к ним. Он тяжело дышал, опираясь на свою крестообразную палку, весь в пыли и в поту и отупев от жары. Рыжая борода в виде ожерелья обрамляла до самых ушей его лицо, покрытое веснушками; прядки рыжих волос, слипшихся от пота, выбивались из-под его шляпы на лбу и на висках; впавшие, выцветшие глаза, расположенные очень близко один от другого, напоминали глаза человека, страдающего частыми судорогами.

— Благодарю вас, — сказал он хриплым голосом, с трудом переводя дыхание. — Да наградит вас за это Господь! Да благословит вас Божья Матерь! Но я не могу сесть к вам.

Он держал в левой руке что-то завернутое в белый носовой платок.

— Что ты несешь? — спросил его старик. — Покажи-ка. Тот развернул платок и показал восковую ногу, бледную, как мертвое тело; на ней была нарисована фиолетовая рана. От жары она размякла и стала блестящей, точно от испарины.

— Разве ты не видишь, что она тает?

И старый Кола протянул руку, чтобы пощупать ее.

— Она совсем мягкая. Если ты пойдешь завтра пешком, то она растает у тебя по дороге.

Но Алиджи повторил:

— Я не могу сесть к вам. Я дал обет идти пешком.

И он стал с беспокойством разглядывать ногу, подняв ее на высоту своих косивших глаз.

На этой огненной дороге, среди всей этой пыли, под палящими лучами яркого солнца ничего не могло быть печальнее изможденного человека с бледным предметом, отвратительным, как ампутированная нога, который должен был запечатлеть воспоминание об ужасной ране на стенах церкви, увешанных безмолвными и неподвижными изображениями стольких страданий, рассеянных в течение долгих веков в бедной человеческой плоти.

— Вперед!

Лошади тронулись.

Оставив за собой низенькие холмы, дорога шла теперь по богатой равнине, покрытой полями с почти зрелым хлебом. Кола рассказывал со своей обычной старческой болтливостью некоторые эпизоды из болезни Алиджи; он рассказывал об ужасной роковой язве, исцеленной прикосновением Божьей Матери. С обеих сторон дороги чудные колосья переросли в живые изгороди, напоминая красивую, слишком полную чашу.

— А вот и церковь! — воскликнула Ипполита, указывая на здание из красного кирпича, возвышавшееся посреди запруженного народом луга.

Через несколько минут коляска подъехала к толпе.

6

Это было поразительное и ужасное зрелище, неслыханное и невиданное скопление вещей и народа, состоящее из таких странных, кричащих и разнообразных элементов, что оно превосходило самые невероятные картины, рисуемые кошмаром. Все унижения и страдания вечного раба, все гадкие пороки, все ужасы; все страдания и уродства крещеной плоти, все слезы раскаяния и смех обжор; безумие, жадность, хитрость, распутство, обман, идиотизм, страх, смертельная усталость, окаменевшее равнодушие, безмолвное отчаяние; священные песни, завыванье бесноватых, крики акробатов, звон колоколов, звуки труб, стоны, мычанье коров, ржанье лошадей; треск огня под котелками, кучи фруктов и сластей, ларьки с домашней утварью, материями, оружием, украшениями, четками; грязные пляски уличных танцовщиц, конвульсии эпилептиков, свалки дерущихся, бегство воров, преследуемых в толпе; весь цвет разврата, вынесенный из грязнейших закоулков отдаленных городов и вылитый на невежественную и растерянную толпу; целые облака безжалостных паразитов, напоминающих рой слепней, кружащихся над стадом, густая толпа народа, неспособная защищаться от них; всевозможные низменные искушения для грубых аппетитов, все виды обмана, простоты и глупости, все гадости и безобразия, проявляемые совершенно скрыто; одним словом — всевозможные элементы были собраны тут и кипели, и кишели вокруг дома Божьей Матери.

Этот дом был массивным зданием грубой архитектуры из красного кирпича без штукатурки и без всяких украшений. У внешних стен, около колонн портиков, торговцы священными предметами воздвигли свои навесы и прилавки и торговали. Вблизи высились конические бараки акробатов, украшенные огромными картинами с изображением кровавых битв и трапез людоедов. Мужчины с косыми взглядами и неопрятной подозрительной внешностью трубили и кричали у входов. Нахальные женщины с огромными ногами, вспухшим животом и отвисшей грудью, плохо прикрытые грязными трико и блестящими тряпками, расписывали на грубом языке чудеса, скрытые за красной занавеской позади них. Одна из этих растрепанных продажных баб, казавшаяся дочерью карлика и свиньи, кормила из своего слюнявого рта гадкую обезьяну, а рядом с нею клоун, намазанный мукой и кармином, с остервенением тряс оглушающий колокольчик.